– Ваше величество, – тихо позвала она, – что со мной?

Флодрет вздрогнул, окинул ее долгим неприятным взглядом.

– Что? А-а, можно подумать, что сами не знаете.

– Не знаю, – голос сел от волнения.

Она в самом деле не знала, но почему-то в тот миг ей показалось, что происходит нечто ужасное.

Флодрет с грохотом подвинул себе кресло, пустился в него и устало уронил лицо в ладони.

– Не стройте из себя дурочку, вам не идет. И не делайте из меня идиота, мне это не нравится.

– Я… – Алька приподнялась на локтях, – я ничего такого… ваше величество…

Он поднял голову, сел ровно и посмотрел на Альку своими светлыми кошачьими глазами.

– Вы беременны, вот что с вами. Можно подумать, для вас это новость.

– Что?!! – выдохнула хрипло, – но…

На языке так и вертелось – не может быть!

И Алька сжала губы. Не может быть, как же. Когда женщина некоторое время близка с мужчиной, то очень даже может. И она думала об этом, но тогда… все казалось таким далеким, зыбким, почти невозможным. Да и вообще, разве мог в ней остаться живым ребенок после того падения? Она ведь… почти разбилась.

«Мог, – оборвала она себя, – если Мариус успел влить в тебя довольно магии, то ребенок мог и уцелеть».

Она невольно застонала. Понимание всего ужаса ситуации накрыло мутной, душной волной паники, Алька уставилась на короля, словно кролик на удава.

– Я не знала… простите.

– Простите, да, – ядовито прошелестел Флодрет, – и это все, что вы можете сказать?!! Да пропади все пропадом, за что мне такое счастье? Я женюсь на вас, Алайна, и ребенок, которого вы родите, унаследует престол. Но вы родите не моего ребенка! Вам не кажется, что это уже чересчур?

– Не женитесь на мне, – ляпнула Алька первое, что пришло в голову, – я напишу письмо отцу, он поймет. И я уеду…

– Не дурите, – холодно оборвал ее король, – никто никуда не поедет. Будем делать то, что должны, понятно?

– Но как же…

И вся похолодела. Какая же она дура! Сейчас король предложит избавиться от ребенка,и будет в своем праве. Но как же… как убить в себе маленькую жизнь, все то, что осталось от их с Мариусом любви?

– Я не дам его убить, – горячо прошептала Алька, садясь на диване.

Флодрет смотрел на нее с усмешкой.

– Но я хочу, чтобы после меня на троне сидел мой ребенок. Мой, а не… кстати, чей он?

Алька мотнула головой. Нет, она просто не может продолжать этот разговор. Это невыносимо.

– Наш магистр – его отец, так ведь? – Флодрет нехорошо прищурился, – можете не отвечать. И это ничего не меняет.

– Вы его не убьете! – уже громко сказала Алька.

– Так любите своего магистра? – усталая, горькая улыбка.

– Какая разница, – она опустила глаза, все же не выдержала тяжелого королевского взгляда.

Флодрет встал с кресла, молча прошелся по комнате, изредка бросая на Альку неприязненные взгляды. Затем обронил:

– Хороша невеста, ничего не скажешь.

– Я и не собиралась быть вашей невестой, – твердо ответила Алька.

– Теперь уже не имеет значения, – король остановился посреди комнаты, – к сожалению, мы не всегда имеем право на привязанности. Послушайте меня, Алайна. Кто-нибудь еще знает о том, что вы носите ребенка?

Она сдавила виски, мотнула головой.

– Я и сама об этом только что узнала…

– Хорошо… Хорошо. Тогда, раз уж у нас все… вот так, я предлагаю вам вот что.

– Я не…

– Да помолчите, – рыкнул король, – никто не собирается убивать младенца. Вы вообще можете просто дослушать? Вы можете вынашивать этого ребенка, потом, когда станет заметно, уедете в мое поместье и там родите. Ребенка передадут кормилице. А вы вернетесь сюда, чтобы родить еще одного ребенка, теперь уже для меня.

Алька не верила своим ушам. Неужели… то, что он предложил, правда?

И ей будет позволено дать жизнь этому маленькому комочку счастья?

В душе горячей волной поднималась благодарность. Только вот…

– А я смогу видеть его, моего первенца? – тихо спросила она.

Флодрет пожал плечами.

– Почему нет. Я вам не враг. Можно сказать, я сам заложник… всего этого. Но ваш отец настоятельно советовал мне взять вас в жены, так что… отказываться вроде как глупо.

«Отец советовал», – Алька горестно вздохнула.

Сантор очень быстро придумал, кем заменить Мариуса… А Мариус очень быстро нашел, кем заменить ее, Альку.

– Спасибо, – она всхлипнула, чувствуя, как щиплет глаза, – спасибо вам. Пастырь да пребудет с вами, ваше величество.

И почему-то расплакалась. А в душе огневеющим цветком раскрывалась радость – оттого, что теперь у нее есть, кого любить, раз уж Мариус от нее отказался.

Тьма была мягкой и приятной. Покачиваясь на невидимых волнах, Мариус плыл и плыл, все дальше и дальше, но сожалений не было. Потому что в этой мягкой чарующей тьме он был не один, с ним была Птичка. Он слышал ее переливистый звонкий смех, ее бархатный шепот, от которого приятные мурашки по коже. Чувствовал, как тонкие пальчики касаются лица, гладят по лбу, по щекам, по губам. И так все это было хорошо и правильно, что ему хотелось остаться в этой сладкой тьме на века, и чтобы никто не мешал.

– Я тебя так люблю, Птичка, – сказал он, не опасаясь Магистра, потому что здесь его просто не могло быть, – дождись меня, прошу. И прости, что не мог рассказать тебе всего. Но я не позволю твари даже помышлять о том, что ты – моя единственная слабость.

Она что-то прошептала и снова погладила по щекам. Мариус хотел поднять руки, чтобы взять ее ладони в свои – но не смог. Тело не было послушно… Да и не было его, тела.

Страх был таким внезапным, острым, что Мариус даже не смог закричать. А в следующее мгновение его вышвырнуло из блаженной темноты, где с ним была Алька. Голову охватило злой, звенящей болью, он застонал, но тут же понял, что тело все-таки есть, и руки есть.

– Тише-тише-тише, – произнес рядом женский голос, который Мариус не смог узнать сразу.

Мягкая ладонь легла на лоб, женщина рядом удовлетворенно хмыкнула.

– Ну вот, так-то лучше. Жар спал.

И тут Мариус вспомнил. Подвал, себя самого, привязанного к доскам, голубую жидкость, вливающуюся в вену. Энолу Дампи.

Он с трудом разлепил веки. Энола склонялась над ним, без личины, растрепанная, на лице были написаны беспокойство и страх. Она улыбнулась и снова погладила его по лбу, а Мариус сообразил, что сама Энола одета в ночную сорочку и пеньюар, а сам он, похоже, лежит в собственной кровати.