рождения. Аарон советовал мне поехать в Париж и начать учиться у Нади Буланже[67]. Гарри был щедрым, и уговорить его было несложно, поэтому он предложил мне половину того, что получит в ноябре 1931 г., если эти деньги меня выручат. Сумма помогла бы, но Аарон вскоре уезжал в Берлин, и меня удручала безрадостная перспектива моего музыкального образования после его отъезда. Я очень хотел поехать с ним в Берлин, чтобы продолжить брать у него уроки до осени, после чего начал бы учиться у Нади Буланже. Так что надо было побыстрее достать денег. В Нью-Йорке я встретился с родителями Гарри и объяснил им ситуацию. На мою просьбу они отреагировали очень настороженно, я понял, что они считали меня дрянным человеком, который может оказать отрицательное влияние на их сына. Миссис Данхэм была твёрдо уверена, что прекрасно разбирается в музыке: её сестра Люси Хикенлупер, взявшая псевдоним Ольга Самарофф, будучи концертирующей пианисткой вышла замуж за дирижёра Леопольда Стоковского[68]. Мать Гарри считала, что Аарон вообще не имеет никакого отношения к музыке, а о Наде Буланже и слышать не желала. В общем, мне кажется, Гарри было непросто вытянуть деньги у родителей, но всё же, в конце концов, он их получил. Той зимой в Принстоне я виделся с миссис Данхэм и сестрой Гарри, Амелией. Никогда не забуду едва скрываемой злости в тоне её голоса, когда она меня спросила: «Когда уезжаешь?» Я ответил: «Как можно скорее», на что миссис Данхэм процедила сквозь зубы: «Хорошо».

Я регулярно писал стихи и отправлял их в разные журналы. Я даже написал несколько стихов по-французски. Их иногда публиковали в бельгийском журнале Anthologie.

Из журнала Transition писали, что они платят гонорар в размере 30 франков за страницу. Я написал им с просьбой выплатить мне 150 франков за мои работы, опубликованные в номерах 12 и 13. Кроме этого, я вложил в письмо новые стихи. Вскоре я получил чек, но в сопроводительном письме ни словом не упоминалось о последующих публикациях моих работ. Четыре моих стихотворения опубликовали в This Quarter, который я считал очень уважаемым журналом.

Брюс Морриссетт, который всё ещё учился в университете в Ричмонде, написал мне письмо с предложением выступить редактором одного номера The Messenger — литературного журнала, издававшегося в его колледже. Я тут же воспользовался этим шансом и отправил десяток писем писателям, которые, мне казалось, были бы не прочь дать материал (хотя я их ни разу не видел и с ними раньше не переписывался). К моему удивлению, многие ответили, и среди прочих я получил тексты от Уильяма Карлоса Уильямса[69], Гертруды Стайн[70] и Нэнси Кунар[71]. Я продолжил переписку с Гертрудой Стайн и отправил ей номер журнала, когда тот вышел.

Я начал учить немецкий, купил книги по грамматике, словарь и справочник по глаголам. Годом ранее принимался и за итальянский. «Тебе понравится немецкий, он у тебя легко пойдёт», — утверждала мать, изучавшая этот язык в школе. Язык мне понравился, однако не показался лёгким, и я никогда так и не смог нормально говорить по-немецки.

В раннем детстве я был покладистым и на удивление послушным ребёнком, однако у меня иногда случались вспышки гнева. Я рос, становился всё более осторожным и осмотрительным, а вспышки гнева исчезли. Естественно, я предполагал, в будущем буду избавлен от этой напасти. Однако в возрасте девятнадцати лет я с изумлением обнаружил, что только что кинул в отца огромным тесаком для разделки мяса. Я выбежал из дома, разбив стеклянную бляху во входной двери, и бросился бегом вниз по склону холма под дождём. Я не успел пробежать и три улицы, как на автомобиле подъехал отец, вышел из машины и пошёл за мной. Я остановился и повернулся к нему.

«Я хочу с тобой поговорить, — сказал он. — Ты больше не должен так поступать со своей матерью. Это она настояла, чтобы я за тобой поехал».

Действительно, в тот момент я о ней не думал, и позволил ему убедить меня вернуться. Мы оба до нитки промокли. Когда мы вернулись, мать была вся в слезах. Я прошёл мимо, даже на неё не взглянув. «У тебя совсем нет сердца, слышишь?!» — крикнул мне отец.

Я был уже на лестнице, но услышав эти слова, остановился.

«Ты меня не выносишь, потому что каждый раз, когда смотришь на меня, ты понимаешь, что из меня у тебя черт знает что получилось! — закричал я. — Но я не виноват, что я живу! Я не просил, чтобы меня рожали!»

«Что… ты… за… чушь… несёшь?» — запинаясь, словно ему что-то мешало, вопрошал отец, воздев лицо и руки к небу.

Я вошёл к себе и захлопнул за собой дверь, чувствуя себя человеком, который поддался на провокацию и открыл другим о себе ту правду, которую лучше было держать в тайне. В общем, я был крайне недоволен своим поведением, являвшимся результатом слабости. Я бросил тесак — это было фактом, а не фантазией, и меня волновали проблемы, к которым такое поведение может привести в будущем. То, что я так легко тогда потерял контроль над собой, означает, что я могу «забыться» с весьма трагическими последствиями. Но, как обычно, я напомнил себе, что на деле ничего страшного не случилось и волноваться нечего.

Я отплыл на старом американском грузовом корабле McKeesport. Кроме меня на борту был всего один пассажир: французский граф, который только что развёлся со своей американской женой в Калифорнии. У него был большой альбом с фотографиями бывшей жены, и этот альбом он приносил собой каждый раз, когда приходил в столовую. Большую часть времени граф проводил в своей каюте, что, в общем, было объяснимо. Во второй день после отплытия из Нью-Йорка начался сильный шторм, и несколько дней кряду корабль поднимался и опускался, словно буйвол из воды. Столовую и мою каюту (рядом) залило водой. Вода налилась на пол и переливалась от стены к стене. Я сложил свои чемоданы на пустую койку и попросил стюарда поставить мой пароходный кофр на подставки и закрепить его между стеной и комодом. Решил не поддаваться морской болезни (хотя имел полное право) и часами, вдыхая воздух полной грудью, ходил туда и обратно по палубе под дождём. Помогло, меня ни разу не вырвало. Неделю штормило, а корабль качало из стороны в стороны, а потом я заметил над кораблём чайку и поинтересовался у капитана, не приближаемся ли мы к архипелагу Силли. «Неее, — ответил