когда я садился за огромный бехштейновский рояль[89] баронессы (Аарон вдохновил меня на сочинение громового опуса для фортепианино, бросающего вызов законам музыкальной гармонии). Я знал, что значит слово Ausländer / «Иностранец» (так взбешённые берлинцы меня часто называли). В общем, я ещё никогда не был в краях, где бы чувствовал себя настолько нежданным гостем. Я мечтал, что мои нестыковки с местными превратятся в открытую вражду, и нарочно вёл себя так, чтобы вызвать у них негативную реакцию. Например, мог выбивать быстрый ритм ребром монеты о столик в кафе, положить ногу на стоящий рядом свободный стул или заказать два десерта Schwedenfrüchte[90] подряд. Берлинцев раздражало всё, что им было непривычно, потому что не укладывалось в известные им общепринятые рамки. Такая игра была мне настолько интересна, что я не мог отказать себе в удовольствии.

В Мюнхене должны были поставить оперу «Царь Эдип» Стравинского[91]. Так как я её никогда не слышал, то решил отправиться в Баварию за неделю до концерта, чтобы точно успеть. Город утопал в зелени, а вытекающая из горных истоков река Изар была белой, как молоко. На три дня я остановился в Зальцбурге и области Зальцкаммергут, а близ деревни Вюргль при переходе через лощину упал в ледяную воду до пояса.

Пока я был в Мюнхене, пришло три письма с приглашениями: от Гертруды Стайн (она приглашала навестить её в деревне), от графини де Лавиллат с предложением пожить у неё в замке, и ещё одно, и тут времени на раздумья не было. Это было письмо от друга Родити, уроженца Египта по имени Карло Суарес[92], который хотел, чтобы на следующей неделе я поехал в Голландию увидеться с Кришнамурти[93]. Я отправил Аарону телеграмму, что не вернусь в Берлин, как планировал, после оперы «Царя Эдипа», а прямиком поеду в Гейдельберг. Я хотел осмотреть Schloss / [Гельдейбергский] замок, но в одиночку, что можно было сделать, только проникнув в здание ночью. У меня был небольшой фонарик. При свете его и луны (даже более ярком) я не спеша обошёл весь замок. Тот находился в полуразрушенном состоянии, в полу зияли дыры, а над головой проносились летучие мыши. Я пытался представить, что живу в стихотворении Новалиса[94]. На следующий день я поехал в Девентер в Голландии. Суарес встретил меня на станции, и мы поехали в замок Кастель Эрдэ / Kastei Eerde, неподалёку от города Оммен. Замок подарил в собственность Кришнамурти один его последователь-голландец, (он потом передумал и попросил замок назад). Суарес был александрийским банкиром, который жил во Франции и редактировал ежемесячный журнал Camels, большей частью посвященный философии Кришнамурти. Большинство опубликованных там текстов вышли из-под пера самого Суареса, но иногда печатались статьи Жоэ Буске или Рене Домаля, напрямую или косвенно связанные с главной темой журнала. Суарес периодически проводил пару недель вместе с Кришнамурти в Кастель Эрдэ. Супруга Карла Суареса также была последовательницей Кришнамурти, и иногда она ездила с ним на зиму в Охай в Калифорнии. Я знал, как выглядит Кришнамурти, потому что многие годы видел его фотографию на столе тёти Мэри в Золотом зале. Когда я увидел философа в реальности, то был поражён тем, как молод он на вид, хотя тогда ему, наверное, было уже около сорока лет. В первое утро моего посещения Кастель Эрдэ Кришнамурти вышел из замка, встал на мосту через ров и начал бросать хлеб плававшим там лебедям. Его рубашка была расстёгнута на груди непринуждённо, как у Стивена Спендера, на нём были белые фланелевые штаны и алый пиджак. Каждое утро после завтрака Кришнамурти появлялся в этом костюме над рвом и бросал хлеб белоснежным лебедям, жадно выплывавшим из-за угла. Этот ритуал всегда оставался неизменным.

Сам я в замке не жил, я там только питался. Все не-индусы проживали в удобных квартирах, построенных вдоль одной из сторон дороги, ведущей в замок. В замке жил индус по имени Раджагопал[95], который постоянно сопровождал Кришнамурти. Кроме этого, в их компании часто находились ещё двое или трое очень серьёзного вида индусов, возможно, секретарей или просто последователей. В квартирах проживало несколько американцев, француженка с маленькой дочкой, которую звали Роланда, и мадам Пушкина, весьма пожилая дама, находившаяся в прямой родственной связи с поэтом[96]. Вместе с Суаресом и Кришнамурти я ходил на прогулки по голландским сельским просторам с роскошной и бурной растительностью. Никогда не забуду одну прогулку с мадам Пушкиной и Роландой, знойным днём под голландским небом, на котором грозно собирались тучи. Быстро надвигалась гроза. Не стояло ни деревца, и было ясно, что дождь скоро до нас дойдёт. Роланда предложила бегом вернуться в замок, пока в нас ударит молния. Идея была разумная, но мадам Пушкина продолжала идти спокойным шагом, уверяя девочку, что если не бояться молнии, то она в тебя не ударит. Такой аргумент не смог убедить даже восьмилетнюю Роланду. «Ce n'est pas vrai! / Неправда! — воскликнула она. — C'est une décharge électrique. Papa m'a expliqué. / Это электрический разряд, папа мне объяснил». Но мадам Пушкина верила в то, что сейчас сказала. Она принялась повествовать Роланде, как разум позволит мирно сосуществовать с силами природы, а не бороться с ними. Роланда, без удержу прыгая у ног мадам Пушкиной, постоянно прерывала её, говоря, что так не бывает: откуда молнии знать, боится ли её человек или нет? Будто отвечая Роланде, молния ударила в исполинский, одиноко стоящий на лугу, метрах в трёхстах от нас, дуб. Мадам Пушкина вздохнула и, повернувшись к ребёнку, произнесла: «Ah, ma pauvre fille, comme tu es déplaisante! / Бедняжка моя, какая же ты несносная!» Мы ускорили шаг и дошли до замка в полном молчании.

Я договорился с Суаресом о встрече зимой в Париже и вернулся в Берлин, чтобы продолжить работу. Аарон сетовал на то, какой я несерьёзный и так много времени потратил на отдых, но я не мог внушить себе чувство вины.

Однажды на выходные мы поехали в Райнсберг, в котором владелец отеля повёл себя как типичный немец. Он разрешил Аарону зарегистрироваться и расписаться в качестве Komponist / композитора, но стал возражать, когда я тоже хотел точно также записать себя. Владелец отеля утверждал, что я могу написать «студент» как род занятий, но не «композитор». Аарон пытался с ним спорить, но немец зачеркнул то, что я написал, и потом в качестве большого одолжения разрешил мне написать профессию: Jazz-Komponist / джазовый