Опа… А вот это был уже запрещенный прием. По сути, следак настраивал меня против подследственного. Дескать, свою шкуру спасай, а товарища топи. Зря он сказал это. Терпеть не могу, когда на меня давят, а тем более — когда манипулируют. Если этот рогоносец в звании капитана намекает, что я должен свидетельствовать против Кеши, только ради того, чтобы самому остаться чистеньким, тот он не на того напал. Мне скрывать нечего, во всяком случае — в этом идиотском деле со спортивными кубками.

Капитан взял трубку и велел доставить в кабинет гражданина Стропилина Иннокентия Васильевича. Через несколько минут дверь открылась и конвоир ввел моего приятеля. Киреев отпустил милиционера, а подследственному велел занять стул напротив меня. Я смотрел на Кешу с сочувствием. Куда только подевался этот лихой комсомольский деятель — неунывающий и хитрый? На Стропилине был какой-то старый обтерханный пиджачок. Волосы слиплись, словно их вымазали клеем, а взгляд потух.

— Данилов и Стропилин, извещаю вас, что между вами будет проведена очная ставка, — сообщил Сильвестр Индустриевич. — Вопросы задаю я, вы на них отвечаете. Между собой разговоров не ведете. Все ваши показания будут занесены в протокол, а также записаны на магнитофонную пленку. Вам все понятно?

Иннокентий кивнул, а я про себя хмыкнул. Мол, пиши, пиши…

— Итак, вопрос первый, — продолжал следователь. — Спрашиваю вас, гражданин Данилов. — Он поставил на столик, который разделял нас с Кешей, микрофон на подставке. — Каким образом призы для победителей спортивного соревнования оказались у вас?

— Мне их привез накануне соревнований Стропилин.

— В чем они находились?

— В коробке.

— Вы открывали ее?

— Открывал.

— Почему?

— Стропилин предложил мне расписаться под документом, где все эти призы были перечислены. Вот я и решил проверить наличие в коробке того, что указано в списке.

— Сколько предметов было в коробке?

— Три.

— Я покажу вам фотографию, узнаете ли вы изображенные на ней предметы?

Киреев протянул мне цветной фотоснимок. На нем были те самые или очень похожие на них кубки.

— Они, во всяком случае кубки на фотографии очень похожи на те, что были в коробке.

— Так, — зафиксировав мои ответы в протоколе, произнес капитан. — Теперь вопросы к вам, Стропилин… Вы подтверждаете показания гражданина Данилова?

— Подтверждаю, — кивнул он.

— Почему именно гражданину Данилову вы привезли эти призы, а не передали, например, секретарю судейской коллегии?

— Потому что Данилов должен был вручать их победителям соревнования.

— Кто принял такое решение?

— Я сам.

— Чем оно было обосновано?

— Данилов комсомолец, кандидат в мастера спорта по самбо, преподаватель физкультуры, бригадир студенческого стройотряда, участник соревнований, приуроченных к Олимпийским играм в Москве, — принялся перечислять регалии Санька Данилова, его школьный приятель. — В рамках подготовки к общегородской спартакиаде райком комсомола принял решение о проведении ряда промежуточных соревнований с участием юных спортсменов из дворовых клубов, школьных секций, а также — из спортивной школы. Разумеется, ребятам приятно, когда призы им вручает известный спортсмен, а их у нас в городе не так уж и много. А что касается спортивных единоборств, их у нас и вовсе раз, два и обчелся.

— Тем не менее, это не объясняет необходимости передачи призов именно гражданину Данилову.

Кеша пожал плечами.

— Гражданин Данилов, присутствующий здесь Стропилин объяснял, почему именно вам он передал эти кубки?

— Объяснял, — кивнул я.

— Каким образом?

— Теми же самыми словами, какие прозвучали сейчас.

Сильвестр Индустриевич долго царапал авторучкой по бумаге, потом протянул ее мне и сказал:

— Ознакомьтесь, гражданин Данилов, поставьте дату и распишитесь под словами: «С моих слов записано верно, мною прочитано».

Я перечитал свои показания и расписался. Капитан отобрал у меня листок, кивнул. Взял мой пропуск, подписал его и вернул мне.

— Вы свободны, гражданин Данилов.

Я поднялся подмигнул понурившемуся Стропилину, мол, не кисни, и вышел из кабинета. Не знаю, что он там натворил, может, три кубка привез мне, а остальные загнал по спекулятивной цене? Бред какой-то… Собственными глазами видел точно такие же, продающиеся в отделе канцелярских товаров в местном ЦУМе. Кому они вообще сдались эти кубки? Так что совершенно непонятно из-за чего сыр-бор?.. И зачем этот рогоносец из ОБХСС тянет в это мутное болото меня, тоже непонятно!.. Пытается состряпать дело о преступном сговоре двух и более лиц?..

Как бы он меня ни допрашивал, все равно ведь ничего нового не вытянет, не подловит. А вот Кешу жаль, и лучше бы это прекратить. Был у меня один козырь в рукаве. Марина Евксентьевна Михайлова… Кое-чем она мне обязана, так может ее папа пошевелит пальцем, чтобы набрать номер своего дружка… Истомина, кажется… Ну того, который командует городскими борцами с расхитителями социалистической собственности… Пусть образумит следака…

Правда, как к этому подступить, я пока не знал. Вряд ли домашний номер начальника городского УКГБ значится в телефонном справочнике. Так что придется выждать удобного момента… Не исключено, что Киреев вскоре сам от меня отвяжется… Я и вернулся домой. Илга была дома. Встретила меня в прихожей, расцеловала.

На столе ужин. Все правильно — обычный семейный вечер так и должен начинаться — с ужина и разговоров. Уплетая мясное рагу, я пересказал супруге всю историю с кубками и допросами. Илга, как всегда, слушала внимательно. И не спешила с выводами. Попусту она болтать не любит, а уж тем более, когда дело касается важных вещей. Поэтому, выслушав мою исповедь, жена довольно долго молчала. Мне уже стало казаться, что она и думать об этом забыла.

— Я не чувствую серьезной угрозы в этой ситуации, — вдруг сказала Илга, доставая из духовки свежеиспеченную шарлотку. — Скорее всего, этот капитан Киреев вскоре оставит тебя в покое.

— Мне товарища надо выручить, я думал о Марине Михайловой… Ее отец человек не последний в городе… К тому же, он дружит с начальством капитана… Надо бы с ней как-то переговорить…

— Я могу позвонить Марине и пригласить ее в гости, — вдруг произнесла Илга. — Ты ведь ее спас! Должна же она как-то тебя отблагодарить!..

— Согласен, так и сделаем.

— Ты учитель. На тебе лежит ответственность за целый класс. И ни кому не позволено трепать нервы моему любимому из-за фантазий какого-то капитана милиции.

— Угу, — пробубнил я с набитым ртом. — Но на мне где сядешь, там и остановка. А вот Стропилин, похоже, влез в неприятности.

А про себя подумал, что у меня сейчас и другие заботы. Я вот даже письмо матери Шурика не отправил. Так и лежит в кармане… Хотя, может, не стоит его отправлять?.. Вдруг та почувствует неладное… Приедет еще, и мне придется притворяться любящим сыном…

А с другой стороны, что мне всю жизнь от нее прятаться?.. Она-то не виновата в том, что тело ее сына оказалось занято сознанием пятидесятилетнего однофамильца из будущего… Да и никто в этом не виноват… А, следовательно, никто не должен за это расплачиваться… Даже если она почувствует в письме что-то чужое, то скорее всего решит, что на ее сынка влияет незнакомая обстановка, опять же — перемены в личной жизни… А даже если и в самом деле сорвется из своей Тюмени и приедет погостить, то ничего страшного не случится…

С такими мыслями я и встретил новый день. Уроки втянули меня в свою педагогическую орбиту и передохнуть удавалось только на перемене. На большой я отправился в столовую и оказался за одним столом с военруком. Давненько мы с ним не общались. Пересекались только в учительской. От прежней нашей вражды не осталось и следа, да и та большей частью возникла благодаря двум школьным вертихвосткам. Особенно — уволившейся уже старшей пионервожатой. Не из-за ли нее у Петрова такой унылый вид?

— Как у тебя дела? — поинтересовался я, не рассчитывая, впрочем, на честный ответ, но ошибся.

— Да так! — отмахнулся он.

Теперь было бы невежливо не уточнить.

— А что случилось?

— Завучиха вдруг принялась под меня копать… — пробурчал он.

— По какому поводу?

— Насчет морального облика советского учителя…

— О, это мне хорошо знакомо!

Григорий Емельянович невесело усмехнулся.

— Знаю, — сказал он. — Она же меня подбивала… Предлагала выступить на педсовете против тебя, но я ее послал.

— И тогда она за тебя взялась?

— Точно… — кивнул он. — Свинья грязи всегда найдет.

— Она хоть замужем?

— Замужем… Видал бы ты ее мужика! Затюканный, как гвоздь, по самую шляпку.

— Говорят, она по директору сохнет.

— Все может быть… Но мы-то за что должны страдать⁈

— Во всяком случае, меня она ни на какие выступления не уговорит.

— Тебя не уговорит, так историка или трудовика. Аморалка — вещь серьезная. Особенно,