о его отшельнической жизни, простоте обращения, щедрости, благочестии и проч. Судьба подарила меня счастьем близкого знакомства с человеком, делающим честь отечеству и, конечно, взаимно чтимым им. С водворением его в Серае, как наиболее пригодном, по своему средоточному на полуострове положению, месте для его разнообразных ученых и художественных занятий, там явились как бы две обители и два настоятеля. К ученой экспедиции его принадлежат 8 человек, и для этого связанного обетами искусства братства уступлена большая часть западной стороны скита. 40 ящиков разнородных припасов, привезенных г. Севастьяновым с собою только в последний приезд его на Св. Гору, требовали действительно для себя немало места. Ими наполнились два архондарикá. Художники разместились по соседним комнатам. Весьма приятно было видеть дружескую работу их – каждого в своей области искусства и, прибавим, науки, – равно как их общий стол, на котором немалою приправою снедям служил веселый, неумолкаемый говор французов, с коим ни в какое соперничество не могли вступать немецкая мыслительность, русская смекательность, греческая сдержанность и болгарская меланхолия. Чудное смешение народностей, верований и привычек, умиряемых единством призвания и отличным тактом главы экспедиции. Все в этом, невиданном на Афоне, монастыре представляется обдуманным и предусмотренным, подведенным под закон доброй свободы, скрепленным обетами долга и направленным к одной цели – труду, по назначенному плану. Все нужные запасы для рисования, фотографии, топографических съемок, архитектурных черчений, гальванопластических слепков и пр., – разные ученые руководства к тому, и всякого рода пособия не только в довольстве, но во множестве собраны заботливою рукою. Библиотека избранных (и самых разнообразных) сочинений, журналы русские и французские, стереоскопы, микроскопы, камер-люцибы, электрический телеграф, ручная типография, литографический прибор и пр., чего и пересчитать нельзя, привезено частью для нужд, частью для развлечения общества. Я уже не говорю о запасах подарков для святогорцев, выбор коих не оставляет ничего желать лучшего. Одним словом: если задача экспедиции поражает своею важностью, то состав и деятельность ее не менее представляются изумительными. Я считаю себя не вправе сообщать сведения об ее успехах, но считаю долгом сказать, что прилагается все усилие достичь всего возможного. Не надобно думать, что на Св. Горе все легко и удобно163. Фотография еще многим там кажется искусством опасным. Увековечивая, с одной стороны, и обезопашивая некоторым образом от гибели документы монастырей, она в то же время сообщает к сведению всего мира те сокровища их, на которые, при неблагоприятных обстоятельствах края, всегда могут найтись жадные глаза и теплые руки. Есть и другие (и немалочисленные) препятствия к достижению всего.

Прощаясь с экспедицией, позволяю себе пожелать, чтобы она не была у нас «первою и последнею». На нас, представителях в ученом и художном мире восточной стихии церковной, лежит долг отыскать и передать во всеобщую известность все, что на Востоке уцелело от минувшего тысячелетия из живописи, ваяния, зодчества, письменности, – всего, чем свидетельствовала себя тогдашняя религиозная жизнь. Таким обр., все мозаические иконы древних церквей должны быть сняты. Причем, кроме Востока, нам откроется дело и на Западе – в Риме, Равенне, Палермо и м. б. других еще местах. Вместе с тем всякая стенная живопись церквей, которую достоверные признаки будут относить к тому же тысячелетию, миниатюры древних книг, иконы, изваянные на мраморе, на металле, на дереве, вышитые на тканях, чеканенные на монетах византийских, камеи со священными вырезями, печати, таможенные штемпели – словом, всякое священное изображение должно быть заботливо воспроизводимо и обнародываемо – в поучение всем. Таким же вниманием нам должно преследовать все памяти древнего христианского зодчества, образцы древней церковной утвари, разного рода данные для церковной библиографии и пр. Непосредственная обязанность подобных исследований, конечно, прежде всего лежит на греках как виновниках едва ли не всего, что подлежит исследованию. Но теперешние археологи греческие представляются еще не удосужившимися для изучения христианской эпохи своего прошедшего, заваленные работою языческою. И, может быть, для самого исследования полезнее, чтоб исследователь был чужд народных симпатий с разбираемою эпохою. Наше исследование, конечно, будет нуждаться потом в поверке греческой. И это самый лучший ход его. 

Статья VI. Филофей. Каракал. Морфину

Св. Гора. 20-го авг. 1859

20-е Августа. Четверток. С раннего утра пошли сборы в дальнюю дорогу. «Кому ехать, и кому оставаться?» Вопрос этот на стороне обители «белоризцев» решен был скоро. Кроме почтенного начальника ее и меня, жребий пал на топографа. Но на другой половине он усложнялся изъявленною самим о. игуменом обязательною решимостью сопутствовать нам. Естественно вместе с этим должны были последовать там совещания, увещания и завещания братии, распоряжения – то подтверждаемые, то отменяемые, то добавляемые. Утешительное «сейчас» слышалось поминутно, а время между тем шло, и барометр упадал все сильнее и сильнее, отражаясь беспокойством на лицах наших – тоже барометр, но другой погоды, – из другой атмосферы. Наконец часов около пяти вечера раздался звон на двух колокольнях «чисто русского»164 скита, и мы выехали из трех стен его, благословляемые братиями, – в числе пяти человек, – все верхом на мулах165. Предпринятое нами на сей раз путешествие было самое длинное, самое трудное и самое занимательное. В мысленной перспективе нашей зрелся ряд 8-ми монастырей с ярко-блестящим именем Лавры и с царственно возвышающимся над всеми ими священным теменем Афона. Доколе виден нам был с дороги отвесный пик его, я не переставал терзаться страхом от мысли, что мне предстоит взойти на него. Но пик сокрылся, и страх исчез! Вот он – человек, призываемый к нерассеянному вниманию и сам мечтающий (а иногда и говорящий) о непрестанном богомыслии! Но пусть уже лучше мечтает, чем бесправно отрицает возможность его. Дать такой оборот мысли заставила меня самая дорога наша. Она вела нас к замечательному в истории христианского подвижничества месту – бывшему скиту Безмолвников (исихастов), которые боголюбивым братством своим представляли некогда целую школу умной молитвы или сокровенного делания – «высокого учения любомудрия подвижнического», коего некоторые плоды собраны и переданы памяти и руководству потомства в «Добротолюбии». Я боялся, что за темнотою ночи лишусь удовольствия видеть историческую келью, благоухавшую долго на весь иноческий мир нетленными цветами безмолвия. И как им не расти было в этой великолепнейшей пустыне! Напрасное усилие передать словом дивную красоту мест, через которые мы проезжали! Предпочитаю дать полную свободу воображению читателя самому рисовать их во всех знакомых ему пустынных образах могучей природы севера с присовокуплением светлых и теплых картин юга. Помню я тяжелое величие севера! В его безграничных лесах, глухих