– Послушай, барон, когда хочешь отравить кого-то из своих друзей, постарайся, чтобы голос звучал спокойно и не дрожали руки… Иначе возникнут подозрения… Однако я полагал, что убийство претит тебе?

– Ножом – да, – отвечал Альтенхайм, не дрогнув. – Но мне всегда хотелось кого-нибудь отравить. Я хотел изведать вкус этого.

– Черт возьми, милейший! У тебя губа не дура. Отравить русского князя!

Он подошел к Альтенхайму и сказал ему доверительным тоном:

– А знаешь, что произошло бы, если бы тебе это удалось, то есть если бы мои друзья не увидели меня снова самое позднее в три часа? В половине четвертого префект полиции в точности знал бы, что собой представляет так называемый барон Альтенхайм, и этого самого барона задержали бы еще до конца дня и засадили бы в тюрьму.

– Ба! – отвечал Альтенхайм. – Из тюрьмы сбегают… в то время как из царства, куда я собирался тебя отправить, не возвращаются.

– Разумеется, только прежде надо было отправить меня туда, а это не так просто.

– Хватило бы кусочка одного из этих кексов.

– Ты в этом уверен?

– Попробуй.

– Нет, мой милый, ты решительно не обладаешь еще свойствами настоящего авантюриста и наверняка никогда им не станешь, если расставляешь мне подобные ловушки. Когда считаешь себя достойным вести такую жизнь, какую имеем честь вести мы, следует обладать определенными способностями быть готовым ко всяким случайностям… например, не умереть, если какой-нибудь прохвост попытается тебя отравить… Неустрашимая душа в неуязвимом теле. Вспомни царя Митридата.

И, снова садясь, Сернин добавил:

– А теперь за стол! Но поскольку я люблю доказывать доблести, которые себе приписываю, и, кроме того, не хочу огорчать кухарку, дай-ка мне эту тарелку с кексами.

Взяв один из них, он разломил его и протянул половинку барону:

– Ешь!

Тот отпрянул.

– Трус! – сказал Сернин.

И на глазах изумленного барона и его приспешников стал есть первую, а потом вторую половину кекса, причем спокойно, добросовестно, как едят некое лакомство, самую малую крошку которого было бы жаль потерять.

III

Они встретились снова.

Тем же вечером князь Сернин пригласил барона Альтенхайма в «Кабаре Ватель» на ужин с поэтом, музыкантом, финансистом и двумя хорошенькими артистками, сосьетерками[4] Французского театра.

На следующий день они обедали в Булонском лесу, а вечером увиделись в Опере.

И в течение всей недели они встречались ежедневно.

Можно было подумать, что они не могут обойтись друг без друга и что их связывает большая дружба, основанная на доверии, уважении и симпатии.

Они много веселились, пили хорошие вина, курили превосходные сигары и смеялись, как сумасшедшие.

На самом деле они свирепо следили друг за другом. Смертельные враги, снедаемые дикой ненавистью, каждый из них, уверенный в победе и стремящийся к ней с неукротимой волей, они дожидались благоприятной минуты, Альтенхайм – чтобы устранить Сернина, а Сернин – чтобы низвергнуть Альтенхайма в бездну, которую готовил для него. Они оба знали, что развязка не за горами. Тому или другому грозила гибель, это был вопрос нескольких часов, самое большее – дней.

Захватывающая драма, странная и всепоглощающая острота которой должна была нравиться такому человеку, как Сернин. Знать своего противника и жить с ним рядом, знать, что при малейшем шаге, малейшей оплошности тебя подстерегает смерть – какое наслаждение!

Однажды в саду клуба на улице Камбон, в котором состояли и князь, и Альтенхайм, их вдвоем застал тот сумеречный июньский час, когда начинают ужинать, а вечерние игроки еще не собрались. Они прогуливались по лужайке, вдоль которой, окаймленная кустами, шла стена с маленькой дверью. И вдруг, пока Альтенхайм что-то говорил, у Сернина возникло ощущение, будто голос его становится менее уверенным, почти дрожащим. Краешком глаза он наблюдал за своим собеседником. Руку Альтенхайм держал в кармане своего пиджака, и сквозь ткань Сернин увидел эту руку, сжимавшую рукоятку кинжала, руку неуверенную, нетвердую, то исполненную решимости, то без сил.

Восхитительный момент! Отважится ли он нанести удар? Что одержит над ним победу: боязливый инстинкт, у которого недостает смелости, или сознательная воля, целиком направленная на совершение убийства?

Выпрямившись, сложив руки за спиной, Сернин ждал, содрогаясь от страха и удовольствия. Барон умолк, и так, в молчании, они шагали бок о бок.

– Да бей же, наконец! – воскликнул князь.

Он остановился и, повернувшись к своему спутнику, продолжал:

– Бей же, наконец, теперь или никогда! Никто тебя не увидит. Ты скроешься через эту маленькую дверь, ключ от которой по чистой случайности висит на стене, и привет, барон… все шито-крыто… Вот только я думаю, что все это было подстроено… Ты нарочно привел меня сюда… И ты колеблешься? Так ударь же, наконец!

Он смотрел барону прямо в глаза. Тот был мертвенно-бледен, содрогаясь от бессильной энергии.

– Мокрая курица! – усмехнулся Сернин. – Мне из тебя никогда ничего не сделать. Хочешь, скажу тебе правду? Так вот, я внушаю тебе страх. Ну да, ты всегда не очень уверен в том, что может случиться, когда ты со мной. Ты сам хочешь действовать, но именно мои действия, мои возможные действия определяют ситуацию. Нет, ты решительно пока не тот, кто заставит угаснуть мою звезду!

Не успел он произнести эти слова, как почувствовал, что его схватили за шею и тянут назад. Кто-то, скрывавшийся в кустах, возле маленькой двери, поймал его за голову. Князь увидел, как поднимается чья-то рука, вооруженная ножом с блестящим лезвием. Рука опустилась, острие ножа коснулось его горла.

В ту же минуту Альтенхайм набросился на него, чтобы прикончить, и они повалились на зеленый бордюр. Это было делом двадцати-тридцати секунд, не более. Несмотря на всю свою силу и натренированность в борьбе, Альтенхайм почти сразу же осел, вскрикнув от боли. Сернин, поднявшись, кинулся к маленькой двери, которая только что захлопнулась, скрыв темный силуэт. Слишком поздно! Он услышал звук ключа в скважине и не смог открыть дверь.

– Ах, бандит! – выругался он. – Тот день, когда я тебя поймаю, станет днем моего первого преступления! Но во имя Господа!..

Вернувшись, он наклонился и подобрал обломки кинжала, который сломался во время удара.

Альтенхайм зашевелился.

– Ну как, барон, тебе лучше? Ты ведь не знал такого приема, а? Это то, что я называю прямым ударом в солнечное сплетение, он гасит жизненное солнце сразу, словно свечу. Это чисто, быстро, без боли… и безошибочно. В то время как удар кинжала?.. Полная ерунда! Достаточно носить лишь маленький ошейник со стальными пластинками, какой ношу я сам, и можно плевать на всех, в особенности на твоего жалкого черного приятеля, поскольку он всегда