появилась прелестная, улыбающаяся Женевьева.

– Вы вернулись? – обратилась она к князю. – Ах, тем лучше! Я рада… Хотите увидеть Долорес?

Через минуту она ввела его в комнату госпожи Кессельбах. Князь был поражен. С тех пор, как он ее видел, Долорес похудела и побледнела еще больше. Она лежала на диване, закутавшись в белое покрывало, и была похожа на тех больных, которые отказываются бороться. Она же отказывалась бороться с жизнью, с судьбой, осыпавшей ее ударами.

Сернин смотрел на нее с глубокой жалостью и волнением, которые и не пытался скрыть. Долорес поблагодарила его за сочувствие, которое он к ней испытывал. В дружеских словах отозвалась о бароне Альтенхайме.

– Вы знали его раньше? – спросил он.

– По имени – да, и со слов мужа, с которым он был связан.

– Я встречал одного Альтенхайма, который проживал на улице Дарю. Вы думаете, это тот самый?

– О нет! Этот живет… Впрочем, я не знаю, он дал мне свой адрес, но я не могла бы назвать…

После нескольких минут беседы Сернин откланялся.

В прихожей его ждала Женевьева.

– Мне нужно сказать вам нечто важное, – обратилась она к нему. – Вы его видели?

– Кого?

– Барона Альтенхайма… Но это не настоящее его имя… или, по крайней мере, у него есть другое… Я узнала его… он об этом не догадывается…

Она увлекла Сернина наружу и пошла с ним рядом, очень взволнованная.

– Успокойтесь, Женевьева…

– Это человек, который хотел похитить меня… Если бы не бедный господин Ленорман, я пропала бы… Послушайте, вы должны знать, вы же все знаете.

– Как его настоящее имя?

– Рибейра.

– Вы уверены?

– Хотя он изменил внешность, акцент, манеры… Я сразу его узнала по ужасу, который он у меня вызвал. Но я ничего не говорила… до вашего возвращения.

– Вы и госпоже Кессельбах ничего не сказали?

– Ни слова. Она, похоже, была так счастлива встретить друга своего мужа. Но вы ей, конечно, скажете? Вы защитите ее… Я не знаю, что он замышляет против нее, против меня… Теперь, когда господина Ленормана нет, он ничего не боится, ведет себя, как хозяин. Кто может его разоблачить?

– Я, я за все отвечаю. Но никому ни слова.

Они подошли к привратницкой.

Дверь отворилась.

– Прощайте, Женевьева, – сказал князь, – и главное, успокойтесь. Я здесь.

Он закрыл дверь, повернулся и тут же слегка отпрянул.

Напротив него с высоко поднятой головой стоял широкоплечий, могучего телосложения человек с моноклем, барон Альтенхайм.

Две-три секунды они молча смотрели друг на друга. Барон улыбался.

– Я ждал тебя, Люпен, – сказал он.

Несмотря на безупречное умение владеть собой, Сернин вздрогнул. Он пришел, чтобы разоблачить своего противника, а этот противник с первого взгляда разоблачил его самого. И в то же время этот противник отважно, нагло предлагал вступить в борьбу, словно не сомневался в победе. Жест был отчаянный и свидетельствовал о недюжинной силе.

Оба мужчины с нескрываемой враждебностью, вызывающе смотрели друг на друга.

– Что дальше? – спросил Сернин.

– Дальше? Ты не думаешь, что нам необходимо встретиться?

– Зачем?

– Мне надо с тобой поговорить.

– Когда?

– Завтра. Пообедаем в ресторане.

– А почему не у тебя?

– Ты не знаешь моего адреса.

– Напротив.

Князь быстро выхватил торчавшую из кармана Альтенхайма газету, на которой еще сохранился почтовый штемпель, и сказал:

– Двадцать девять, вилла Дюпон.

– Ловко, ничего не скажешь, – заметил тот. – Значит, завтра у меня.

– До завтра, у тебя. В котором часу?

– В час дня.

– Я буду. Мое почтение.

Они почти расстались, когда Альтенхайм вдруг остановил Сернина.

– Еще одно слово, князь. Прихвати свое оружие.

– Зачем?

– У меня четверо слуг, а ты будешь один.

– У меня мои кулаки, – отвечал Сернин, – условия будут равные.

Он повернулся, было, спиной к барону, потом вдруг вспомнил:

– Вот что. Найми еще четверо слуг.

– Зачем?

– Я передумал. Возьму с собой свой стек.

II

Ровно в час всадник миновал ограду виллы Дюпон, спокойной провинциальной улочки, единственный выход с которой смотрит на улицу Перголези, в двух шагах от проспекта дю Буа.

По сторонам улицы – сады и красивые особняки, а в самом конце ее замыкал своего рода маленький парк, где возвышался большой старый дом, возле которого проходит железная дорога Большого кольца.

Именно там, в доме номер 29 и проживал барон.

Сернин бросил поводья своего коня выездному лакею, которого прислал заранее, сказав ему:

– Приведешь его обратно в половине третьего.

Он позвонил. Калитка сада была открыта, и князь направился к крыльцу, где его ожидали два рослых молодца в ливреях. Они проводили гостя в огромный каменный вестибюль, холодный и безо всяких украшений. Дверь за ним закрылась с глухим стуком, и, несмотря на всю его неукротимую храбрость, у князя возникло тягостное чувство от ощущения того, что он один в этой уединенной тюрьме, в окружении врагов.

– Доложите о князе Сернине.

Гостиная находилась рядом. Его провели туда незамедлительно.

– А-а, вот и вы, дорогой князь, – сказал барон, выходя ему навстречу. – Что ж, представьте себе… Доминик, обед через двадцать минут… До тех пор нас не беспокоить. Так вот, представьте себе, дорогой князь, я не очень верил в ваш визит.

– И почему же?

– Ну как же! Ваше объявление войны сегодня утром было столь очевидно, что всякая встреча кажется бесполезной.

– Мое объявление войны?

Барон развернул номер газеты «Гранд Журналь» и показал пальцем на заметку в рубрике «Сообщения».

«Исчезновение господина Ленормана не оставило безучастным Арсена Люпена. После предварительного расследования и в продолжение его намерения разобраться в деле Кессельбаха Арсен Люпен принял решение найти господина Ленормана живым или мертвым и передать правосудию виновника или виновников гнусной серии злодеяний».

– Это ведь ваше сообщение, дорогой князь.

– Действительно, мое.

– Следовательно, я прав, это война.

– Да.

Альтенхайм пригласил Сернина сесть, сел сам и обратился к нему примирительным тоном:

– Ну нет, я не могу с этим согласиться, невозможно, чтобы два таких человека, как мы, сражались, принося друг другу вред. Надо лишь объясниться и найти взаимопонимание: мы созданы, чтобы ладить между собой.

– Напротив, я думаю, что два таких человека, как мы, не созданы, чтобы поладить.

Барон, сдержав нетерпеливый жест, продолжал:

– Послушай, Люпен… Кстати, ты согласен, чтобы я называл тебя Люпеном?

– А как мне называть тебя? Альтенхайм, Рибейра или Парбери?..

– О! О! Я вижу, что ты осведомлен еще больше, чем я думал! Да ты силен, черт возьми… Еще одна причина, чтобы нам объединиться.

И, наклонившись к нему, он добавил:

– Послушай, Люпен, подумай хорошенько над моими словами, ведь нет ни одного, которое бы я здраво не взвесил. Так вот… Мы оба сильны… Ты улыбаешься?