Доктор Оллэраунд покачал головой.

– Нет, – тихо сказал он. – Достаточно того, что ты не находишь все это нелепым… Я не знаю, удастся ли. Но я попробую, нравится тебе это или нет.

Два дня спустя он представил своему другу Инге Астен.

– Она как-то связана с нашим экспериментом? – спросил скрипач.

Марсель ответил:

– Я не знаю. Может, да, может, нет. Впрочем, не бери в голову. Будь добр, сыграй для нее или подари пару билетов на концерт – она не может позволить себе их купить, но заслуживает подобного скромного спонсорства.

В тот же вечер он уехал на месяц в Гамбург, чтобы закончить свои гастроли мима.

Все это господин В. Т. Райнингхаус выведал у старой дамы, державшей пансион, у доктора Бенедикта-Оллэраунда, а также еще у некоторых людей, проживавших в пансионе и сыгравших свою роль в том или ином эпизоде.

Эти сведения во многом совпадали. То, что Инге Астен в целом жила очень тихо и уединенно, иногда за целую неделю выходила из комнаты, только чтобы поесть. Что всегда передвигалась, словно во сне, и вряд ли кто-то видел ее счастливой или слышал ее смех. Однако она с благодарностью принимала любое, даже незначительное приглашение – было похоже, что девушка снова и снова делала серьезную попытку заняться чем-то, то одним, то другим, чтобы как-то развеяться. Но это едва ли ей удавалось. Всего хватало только на короткое время, а затем она сдавалась.

Самым продолжительным периодом увлеченности, по словам старухи, стало время, когда ей нужно было безотлагательно уехать за город, чтобы восстановить здоровье; она предложила юной прибалтийке взять на себя руководство пансионом. Девушка справилась на славу. Отпуск был рассчитан на четыре недели, а за два дня до его конца Инге Астен вызвала ее срочной телеграммой. Ничего не случилось, все было в совершенном порядке – просто она не могла ждать больше ни дня, как объяснила девушка.

В остальном, однако, сведения расходятся диаметрально. Так, один молодой адвокат поведал ему, что не встречал женщины, имевшей бы такую инстинктивную неприязнь, даже отвращение к мужским прикосновениям. Это наблюдение подтверждала и хозяйка пансиона. Она часто замечала, что фройляйн Астен приходилось преодолевать себя, чтобы просто пожать руку незнакомому господину, которого ей представляли. Она не раз замечала, как девушка дергалась, вздрагивала и подпрыгивала, когда джентльмен касался ее самым невинным образом.

Однако одна молодая певица, напротив, утверждала, что все это ерунда. Ей было очень хорошо известно, что Инге Астен демонстрировала свою добродетель только в доме, а вне его пользовалась ею очень мало. Она время от времени посещала джентльменов, с которыми была едва знакома, без каких-либо серьезных отношений в дальнейшем. И, смеясь, назвала имена нескольких художников и актеров, которых Инге Астен одаривала своей любовью на условиях почасовой оплаты.

Доктор Бенедикт-Оллэраунд пожал плечами, когда господин Райнингхаус спросил, верит ли он в подобный факт биографии.

– Не вижу причин не верить! – высказался он. – Оба наблюдения могут быть вполне справедливыми, но в любом случае – не исчерпывающими. Ее беспрецедентное отвращение к физическому контакту с мужчинами не вызывает сомнений; я сам десятки раз наблюдал такое. Это легко объяснимо, если то, что она рассказала хозяйке пансиона, правда; у меня нет ни малейших оснований сомневаться в этом. Я предполагаю, исходя из имеющихся в нашем распоряжении намеков, что, напротив, это не связано с той ужасной сценой, которая стоила нашей доброй мамаше пансиона стольких бессонных ночей. Фройляйн Астен вполне могла пытаться помочь своим томящимся в тюрьме отцу и братьям, заключив с одним из тюремщиков более высокого положения своего рода пакт – возможно, для того, чтобы, по крайней мере, избегать остальных. Так могло продолжаться неделями, покуда господство сброда в Риге не рухнуло. Один из ее братьев, мальчик пятнадцати лет, действительно мог бы выйти из тюрьмы, но он умер, прежде чем она добралась до Кёнигсберга. Тем же, думаю, объяснимо и другое – соседствующее с неприязнью к мужчинам и дающее о себе временами знать желание отдаваться почти незнакомым и нелюбимым людям, на грани нимфомании. Ее отношения с Хагеном Дирксом – дело туманное, тут вступают в игру предположения, а не факты. Я оставил их в тот же вечер, когда познакомил друг с другом, и отсутствовал в течение шести недель, а когда вновь увидел фройляйн Астен, Хаген Диркс уже покинул Мюнхен. Но, безусловно, она его любила – да, он был единственным мужчиной, которого она когда-либо любила. С другой стороны, у меня есть твердое убеждение, что именно по этой причине она не бросилась ему на шею. Не знаю, насколько Инге была способна на великую любовь, но она, конечно, очень хорошо понимала, что тело, которое она частенько предоставляла в пользование на студенческих квартирах и в художественных мастерских, едва ли стало бы великим подарком для человека, которого действительно любишь. А она любила людей, подобных музыканту Хагену Дирксу, – тех, в чье великое искусство твердо верила. Когда я представил ей Хагена, это было, конечно, не только ради нее самой, это был своего рода всплеск сострадания. Что же касается Хагена, у меня было ощущение – правда, очень расплывчатое и неопределенное, – что эта женщина могла бы ему помочь, хотя бы один раз. Я чувствовал, что в их судьбах было какое-то странное сходство, и счел, что они каким-то образом могу гармонировать. Вот только я позабыл, что, когда фройляйн Астен действительно влюбилась в него, как раз эта любовь ко всем кровоточащим ранам в ее душе добавила новую, саднящую сильнее других.

На самом деле Инге Астен в беседе, которая, кстати, была последней, которую она вела с Марселем Бенедиктом и вообще с кем-либо, не выдала ни малейшего из секретов своей сильной привязанности к скрипачу. В то же время она открыто высказывалась о том, что он вряд ли разделяет эту любовь. Хаген Диркс был очень любезен и добр к ней – эти несколько недель были лучшими в ее жизни. Тем не менее она знала, что его чувства к ней были не похожи на ее чувства, он был не совсем безразличен, но это была только теплая дружба… Весь разговор вращался вокруг личности скрипача. Она задала уйму вопросов, и доктор Бенедикт охотно давал ей информацию. Он рассказал ей о гротескной трагикомедии его музыкального дара и не забыл обо всех маленьких волшебных средствах, которые Хаген теперь последовательно презирал, опробовав все по очереди. Он вытащил золотой крестик, который подарил ему Хаген, который ему самому сослужил такую хорошую службу.

– Вы верите