С начала XIX в. дворянки все чаще обращались к гражданским властям с жалобами на мужей, не уважавших закон о раздельном имуществе. Несмотря на то что церковные суды отказывались давать женщинам развод даже в явных случаях жестокого оскорбления действием, гражданские суды были далеко не столь снисходительны к мужьям, которые продавали имущество жен или растрачивали их приданое. Поэтому дворянки поняли, что преступления против их собственности скорее способны вызвать сочувствие суда, чем преступления против личности. Более того, в отличие от Никиты Демидова, в XIX в. мужья, переводившие имущество на имя жен, обнаруживали, что не могут вернуть его обратно, когда их чувства охладевали.

И местные, и центральные власти последовательно выносили решения в пользу женщин, если те могли доказать, что мужья присвоили их состояние. В 1799 г. графиня Екатерина Девиер обратилась в Сенат с прошением заставить ее мужа вернуть 10 тыс. руб. приданого, которые он растратил. Сенат признал правоту графини, хотя вернуть эту сумму оказалось непросто, потому что Девиер уже успел заложить почти все принадлежавшее ему имущество, чтобы вести свою сумасбродную жизнь. Сенаторы постановили продать оставшееся имущество графа и передать вырученные деньги его жене. Княгиня Наталья Львова тоже пятнадцать с лишним лет судилась с мужем. Наконец в 1815 г. Сенат убедился, что князь Львов действительно продал имение жены и истратил ее приданое, и постановил возместить ей убытки с процентами. Но, подобно графине Девиер, княгине Львовой оказалось нелегко изъять хотя бы часть причитающегося ей у обнищавшего супруга.

Хотя мужья продолжали впутывать вопрос о нравственности в имущественные тяжбы, Сенат был все менее склонен принимать такие показания как имеющие какой-либо вес в имущественных исках, особенно если не существовало угрозы благополучию детей. Санкт-Петербургская управа благочиния была первой инстанцией, рассматривавшей иск жены коллежского асессора фон Риттиха, Юлианны Гедовиус. Она подала на своего бывшего мужа в суд, когда он не заплатил ей долг в тысячу рублей, которые обещал вернуть после смерти своего отца. Фон Риттих и Гедовиус развелись в 1823 г. Когда через 20 лет умер отец Риттиха, бывшая супруга не забыла, что муж все еще должен ей эту сумму. Фон Риттих обратился в Сенат, где, во-первых, заявил, что никогда этой суммы у бывшей жены в долг не брал, а долговой документ был составлен для того, чтобы жена унаследовала часть капитала от его отца, если бы сам фон Риттих погиб на военной службе. Во-вторых же, как утверждал Риттих, развод состоялся по причине безнравственного поведения жены, а значит, она этих денег не заслуживает. Четвертый департамент Сената вынес решение в пользу Риттиха на том основании, что Юлианна Гедовиус нарушила святость брака и своим распутством навлекла на мужа бесчестье. Поэтому, заключили они, фон Риттих свободен от всяких обязательств перед бывшей женой. Но Юлианна Гедовиус настаивала на своем, и Общее собрание Сената постановило, что Управа благочиния должна пересмотреть дело, строго придерживаясь законов, касающихся сроков уплаты долгов.

В других супружеских конфликтах перед нами предстают мужья, которые, купив имущество на имя жены, требовали по суду отдать эту собственность им. Эти мужчины, как показывает следующее дело, скоро убеждались в том, что закон не позволяет человеку вдруг взять и передумать. В 1809 г. Никита Гаврилов подал в суд на свою жену, заявив, что в 1788 г. купил дом за 12 тыс. рублей на ее имя. Он в то время воевал на флоте, а дом купил, чтобы жена не осталась без гроша в случае его гибели в бою. Тем самым он спас ее от крайней нищеты, так как она пришла к нему в дом без приданого и к тому же имела на руках мать, двух детей от первого брака и свекровь. Когда Гаврилов вернулся со службы, их отношения испортились по вине жены, и она не только отказалась с ним жить, но, по его словам, «домом овладела и меня из оного вытеснила». При этом жена утверждала, будто дом она купила сама на деньги, доставшиеся ей в наследство от первого мужа. Гаврилов объявил, что это ложь, и просил Сенат вернуть дом ему. Но Сенат не проявил сочувствия к печальной участи Гаврилова и постановил, что поскольку купчая была совершена на имя Елены Гавр иловой, то она и есть законная владелица этого дома.

Как в XVIII, так и в XIX столетии решения судов были направлены прежде всего к выгоде наследников судящихся супругов. Но все же, когда власти отказывали женщине в праве распоряжаться поместьем, они не отдавали ее деревни мужу. В таких случаях выход заключался в назначении опекунов, которые либо управляли имением сами, либо, по крайней мере, строго требовали отчета, если муж получал какие-то права на имение. Таков был исход дела, начатого Варварой Межаковой против мужа в 1797 г. Перед целой вереницей судов Межакова клялась, что муж бил ее и силой отобрал у нее имение в 700 душ. Александр Межаков отверг обвинения своей жены как заведомую ложь, внушенную ей ее порочной натурой, которую он не сумел исправить за все восемнадцать лет их брака. Наконец Межакова добилась права жить отдельно от мужа, но возобновила тяжбу, когда он положил ей ежегодное содержание всего в 2 тыс. руб. В результате в 1808 г. апелляция Межаковой дошла до Сената. Там во всех подробностях рассказывалось, как муж заставил ее продать имение их малолетним детям. Сенаторы постановили, что Межаковой разрешается получить имение обратно, но что она должна избрать опекуна, дабы тот управлял им вместе с ней, так как детей оставили с отцом. Они также предписали Межаковой отдавать половину дохода с имения и с фабрики мужу на содержание детей.

Как ясно показывают эти дела, Сенат упорно защищал имущество дворянок от посягательств их мужей, но при этом судебные власти не решались предоставлять помещицам полный контроль над их имениями, когда под угрозой находилось благополучие детей. Кроме того, большинство супружеских тяжб не доходило до Сената, и материалы о решениях провинциальных судов остаются для нас белым пятном. Историями о женщинах, разоренных расточительными мужьями, полны мемуары и романы XIX в.: на каждую женщину, подавшую на мужа в суд, приходилось гораздо больше таких, которые безропотно возвращались к своим родным или уезжали в глухие деревни, полученные в приданое. Но все же сам факт, что с конца XVIII в. все больше дворянок подавали иски на своих мужей, свидетельствует об их вере в способность властей рассудить дело по закону. Мужчины в России начали нарушать имущественные права своих жен задолго до XIX в. Но в отличие от своих предшественниц, с конца XVIII столетия женщины меньше зависели от родственников-мужчин в деле защиты своих прав и чаще решались выносить свои беды на рассмотрение судов. И самые упорные из них в конце концов добивались справедливости.

С точки зрения законодателей Российской империи, интересы семьи и благополучие детей имели преимущество перед правами индивида, и они толковали закон исходя из этой предпосылки. Хотя правоведы часто с гордостью заявляли, что в русском имущественном праве не проводится различий между мужчинами и женщинами, в XVIII в. к женщинам предъявлялись более высокие требования как к хранительницам наследства детей, а когда возникали сомнения в их добродетели, они лишались, по меньшей мере, части своих прав на состояние. С другой стороны, когда суды основывали свои постановления только на положениях закона, касающихся собственности, женщины вполне могли надеяться на решение в свою пользу. Если православная церковь не желала принимать никаких мер против жестокости мужей, то гражданские суды старались уважать принцип раздельного владения имуществом и не давать мужчинам ничем не сдерживаемой власти над женами.