– Хорошо сказано. Но, покуда мы вместе, мне хотелось бы попросить тебя подумать о том, что я сказал. Не станем портить себе пребывание в этом неповторимом городе: я тебя не буду заставлять копаться в своей душе, а ты меня – работать.

Что ж, он прав. Но почему он считает, что у меня депрессия или тревожный синдром? И почему проявил так мало интереса к тому, что я говорила?

– А отчего у меня может быть депрессия?

– Я мог бы сказать – от того, что ты еще не научилась любить по-настоящему. Но сейчас этот ответ уже не годится: многие из тех, кто пребывал в угнетенном, подавленном состоянии, обращались ко мне именно из-за, так сказать, избытка любви. Из-за того, что растворялись без остатка в объекте своей любви. Но я считаю – хотя мне и не следовало бы говорить об этом – что причины твоей депрессии кроются в физическом состоянии твоего организма. Ему чего-то существенно не хватает. Может быть, серотонина, может быть, допамина, но с уверенностью можно сказать – не норадреналина.

– Так что, депрессия – это химический процесс?

– Нет, конечно. Тут множество разнообразных факторов, но не лучше ли нам одеться и пройтись по набережным Сены?

– Наверно, лучше. Но сначала заверши свою рацею[9] – какие именно факторы?

– Ты сказала, что любовь можно прожить в одиночестве; без сомнения, это так, но это в силах сделать лишь тот, кто решил посвятить свою жизнь Богу или ближним. Святой. Провидец. Бунтарь. В данном же случае я веду речь о любви более человеческой, которая проявляется, только когда мы рядом с любимым существом. Эта близость причиняет нам неимоверные страдания, если мы не можем высказать свои чувства или если нас не замечают. Уверен, что ты в депрессии, потому что ты НА САМОМ ДЕЛЕ – не здесь: твои глаза блуждают, в них нет света, а только скука. Во время автограф-сессии я видел, какие нечеловеческие усилия ты прилагала, чтобы общаться с людьми и мило болтать с ними – все они должны были казаться тебе скучными пошляками, твердящими одно и то же, известное наперед.

Он поднялся.

– Ну, хватит. Я пойду в душ. Или пустить сначала тебя?

– Иди ты первый. Я пока соберу чемодан. И не торопись – после всего, что я выслушала, я хочу побыть одна. Нет, правда – мне нужно полчаса одиночества.

Он насмешливо хмыкнул, что означало «Ну, что я говорил?». Но ушел в ванную. Карла за пять минут сложила чемодан и оделась. Бесшумно открыла дверь и закрыла ее за собой. Прошла через холл, поприветствовав всех, кто удивленно глядел на нее из-за стойки портье, однако никто ничего не спросил, потому что роскошный номер был снят не на ее имя – в противном случае пришлось бы объяснять, куда это она направляется с багажом, не уплатив по счету.

Спросила у портье, когда ближайший рейс в Голландию. Куда именно? – Куда угодно, я – оттуда и хорошо знаю страну. – В 14:15 отправляется рейс компании КЛМ. Если угодно, мы купим билет и включим его в счет.

Карла поколебалась, подумала, не отомстить ли этому человеку, который взялся читать в ее душе без ее разрешения и вдобавок, наверняка, во всем ошибся.

Но все же она отказалась от этой идеи, сказав: «Нет, спасибо, у меня есть наличные». Потому что никогда и никуда не летала, ставя себя в зависимость от мужчин, которых то и дело выбирала себе в спутники.

Она снова взглянула на красный мост, припоминая все, что читала о депрессии – и все, чего так и не прочла, потому что остановилась, испугавшись, – и решила, что в ту самую минуту, когда окажется на другом берегу, она станет другой женщиной. Она позволит себе увлечься совершенно неподходящим человеком, живущим на другом конце света: она будет тосковать по нему или сделает все, от нее зависящее, чтобы быть с ним рядом, или будет думать о нем и вспоминать его лицо в полумраке пещеры в непальских скалах. Но не будет продолжать прежнюю свою жизнь – жизнь человека, который обладает всем и ничем не пользуется.

Пауло стоял на узкой улице с несколькими заброшенными, по всей видимости, домами, у двери без номера или таблички. Ценой больших усилий и бесчисленных расспросов он сумел отыскать центр суфизма, но совершенно не был уверен, что найдет там хоть одного танцующего дервиша. Прежде всего он отправился на базар (где надеялся – и напрасно – встретить Карлу) и там принялся мимикой и жестами изображать священную пляску, повторяя слово «дервиш». Одни смеялись над ним, другие, считая, видно, что перед ними сумасшедший, опасливо сторонились, чтобы он ненароком не задел их раскинутыми руками.

Но он не отчаивался: в нескольких лавках продавались те красные шапки в форме усеченного конуса, в каких дервиши выступали тогда в Бразилии – именно эти головные уборы приводят обычно на память турок. Он купил одну, надел и двинулся по рядам от прилавка к прилавку, пытаясь объяснить знаками – и теперь еще с помощью своей фески – что ему требуется найти. На этот раз люди не смеялись и не шарахались, а смотрели на него с серьезным видом и отвечали по-турецки. Пауло не сдавался.

Наконец какой-то седовласый господин как будто понял чужестранца, который без конца повторял слово «дервиш» и, похоже, уже выбился из сил. У Пауло было в запасе еще шесть дней, он мог бы получше обследовать базар, но в этот миг седой подошел к нему и произнес:

– Дарвеш.

Да-да, наверно, Пауло неправильно произносил это слово. Для верности он изобразил несколько танцевальных движений. На лице седого удивление сменилось осуждением.

– You muslim?

Пауло замотал головой.

– No, – сказал седой. – Only Islam.

Пауло загородил ему дорогу:

– Поэт! Руми! Дарвеш! Суфи!

Имя основателя этого течения и слово «поэт» смягчили седого, и он с притворной досадой и словно бы нехотя взял Пауло за руку, вывел его с базара и подвел к этому полуразвалившемуся дому.

Он уже несколько раз постучал в дверь. Ему не открыли. Он взялся за ручку, она неожиданно подалась – дверь была не заперта. Войти? Не арестуют ли его за незаконное проникновение? И правда ли, что в брошенных домах обитают одичалые собаки, охраняя свое пристанище от бездомных бродяг?

Он приоткрыл дверь. И вместо собачьего лая услышал голос, в отдалении произносивший что-то по-английски – слов Пауло разобрать не мог – и по запаху благовоний понял, что попал туда, куда стремился.

Напрягая слух, стал ловить невнятные слова. Ничего не получалось. Оставалось только войти: ну, что ему терять? В крайнем случае выставят вон. А если повезет, может совершенно неожиданно исполниться его заветная мечта – он вступит в контакт с танцующими дервишами.

Надо рискнуть. Он перешагнул порог, притворил за собой дверь и, когда глаза немного привыкли к относительной темноте, царившей вокруг, увидел, что стоит в старом, совершенном пустом зале с выкрашенными в зеленое стенами и деревянным полом. Окна с наполовину выбитыми стеклами пропускали немного света, так что в дальнем углу этого зала, который внутри был гораздо просторней, чем казалось с улицы, Пауло разглядел человека – тот сидел на пластмассовом стуле и разговаривал сам с собой, но, заметив гостя, замолчал.