был чудесный обычай вытаскивать столы с угощением на улицу. Вспомнились вдруг жареные куры и поросята, фаршированные гречкой. Гусиные ножки, в меду томленные, мутный самогон, пить который могли лишь местные, да и те покрякивали, оглаживали усы.

Пьянка. Драка.

Песни до рассвета. Шмырлы, гонять которых меня наняли, но они, притихшие было, вдохновились пением и завыли, а там и упырек поднялся.

Или вот…

Мою ладонь пощекотало, а поскольку щекотать тут было некому, я вскочила и…

Травинка. Зеленая такая. Нарядная. Красивая. И главное, не одинокая. Из темной жирной земли, которая как-то вдруг утратила всякое сходство с прахом, выглядывали ростки.

Я присела. Осторожно коснулась пальцами острой травинки. Надо же… а вот и красноватый стебелек то ли дерева, то ли куста, согнулся, застряв листьями в кожуре семени. И там еще один… другой…

– Эль?

Он не ответил.

Он покачнулся и осел… бестолочь ушастая. Клянусь, если мы отсюда выберемся, я сама его за эти уши оттаскаю, чтоб знал в следующий раз, куда лезет.

Эль был жив.

Лежал себе тихонечко, дышал, хоть и слабо. А я пыталась напоить его. Еды у нас все еще не было, а без нее… Сколько он сил вбухал?

Зелень росла.

Как сказать, росла… вот черные пятна затянуло зеленью газона. И трава рвалась ввысь, выстреливая тонкими метелками соцветий. Где-то торопливо, будто опасаясь, что, если промедлить, место займут, разворачивал колючие стебли шиповник. И вот уже белели первые цветы, очаровывая Мертвое эхо. А дальше поднимался тонкий хлыст молодого ясеня.

И не только его. На зов эльфийской магии откликнулись все, кто был жив.

Вот молоденькая березка звенит клейкими листьями. И рядом с ней спешно тянется к потолку дерево с угольно-черной корой, которую щедро украшают колючки. Чуть дальше расползается по траве вьюнок, а алые пятна огнецветов спешат укрыться от постороннего взгляда.

Всего было много. И… недостаточно.

Я вздохнула и пристроила голову Эля на колени, коснулась волос. Обидно будет пропасть вот так, по глупости… Нет, по умности пропадать тоже особой радости нет, но сейчас… Что станет с Гретой?

Или… папенька ведь не бросит? Надеюсь, что не бросит.

Гномы выплатят виру… как пить дать, эти засранцы привыкли откупаться от неприятностей, а значит, бедность ей не грозит. И вообще, сестрица у меня пусть и с прибабахом, но не дура, сумеет устроиться. А вот маменьку Эля жаль – у нее ни сына, ни котика…

Маншул приоткрыл глаз.

Да, или он надеется… а почему бы и нет? Он ведь мертвый, ему ни вода, ни еда не нужны, а разлитой в подземелье силы хватит, чтобы подпитывать связку реанимирующих заклинаний. Только кое-что в структуре придется поправить.

Я и поправила.

А нежить, как показалось, запомнила. Даже знать не хочу, будет ли она их использовать…

…Будет, будет…

А теперь записка, коротенькая, но душевная… И чего пишут? Я вас люблю, душите гномов? Или… Клок бумаги нашелся в сумке, и перо здесь же.

Итак…

«Внизу Мертвое эхо».

Предупредить о таком стоит.

Я почесала себя за ухом, пытаясь выдернуть правильную мысль. Все же письмо мне давалось крайне непросто…

Ага, а если так?

«Гномы приносят жертвы. Мы в Тирдахе, восстанавливаем оранжерею».

А заодно беседуем с нежитью. Но об этом писать не стоит.

Я скрутила листочек и, подумав, сунула маншулу в пасть. А что? Есть ему не надо, орать он не орет… всяко надежней.

– Иди, – сказала я, вздохнув. – Отнеси…

Кому?

В гильдию? Письмо выкинут и забудут, а маншула упокоят, так, на всякий случай. Эльфячьей матери? До нее путь неблизкий, и сомневаюсь, что маншул его преодолеет.

Папеньку искать? Грету?

Что-то есть у меня подозрение, что гномы появлению этого пропадальца рады не будут. Да и папенька… помнится, в прежние времена ему выдержки порой не хватало. Вдруг да начнет гномов обвинять, а те разобидятся и спровадят ненужных свидетелей прямиком в подземелья.

– Эльфу, – решилась я. – Найди кого-нибудь из ихней братии…

– Их, – просипел Эль, приходя в сознание.

– Их братии… и отдай.

Если получится.

Маншул махнул хвостом и исчез. А я посмотрела на жениха, выглядевшего именно так, как должен выглядеть эльф, в одиночку дерзнувший восстановить древнюю оранжерею.

– Жив?

– Как ни странно, – он сел и потрогал голову. – Я думал, будет хуже. Все-таки здесь много энергии и… не знаю, как выразиться, она доступна. А потому…

Потому мы, быть может, не успеем умереть от голода. Вон то деревце, подозрительно напоминающее с виду яблоню, в цвету стоит. Этак пара часов – и яблоки появятся.

…Апельсины…

Экая настойчивая нежить.

Апельсины… а неплохо бы… я постаралась отрешиться от голода, но не получилось… Апельсинку бы, круглую, оранжевую, с неровной корочкой, которая была бы мягка и плотна.

Снимается кусочками. А под ней тоненькая пленочка белая. Она еще под ногти забивается, окрашивая их в оранжевый цвет. Запах апельсина стал почти осязаем.

И я ощутила в руке тяжесть его. Сок, текущий по пальцам. Мякоть… и сладость.

Сок был. Тек по пальцам. И апельсин имелся. И… кажется, это уже галлюцинации, но пускай себе. Я разделила галлюцинацию и половину протянула Элю:

– Держи.

А он почему-то не удивился, но взял, предупредив:

– Косточки не ешь. Я не уверен, что здесь есть апельсиновые деревья.

Конечно. Косточки я выковырнула и, подумав, сразу воткнула в траву. А они взяли и проросли, причем быстро так, будто только и ждали.

Галлюцинации, они такие, своеобразные.

Апельсин был именно таким, как должно, сладким, но с небольшой кислинкой, которая заставила меня счастливо жмуриться. И даже чувство голода попритихло, а на апельсиновых деревцах появились цветы…

– Знаешь, – я вытянула ноги, разглядывая еще одно чудо, – а здесь очень даже мило.

…Мило, мило…

Деревца переплелись ветвями, образуя некое подобие беседки. И стоило сказать, что смотрелась она по-эльфийски утонченной.

Извращенной.

Потому что листья у апельсиновых деревец были кленовыми, яркого алого оттенка.

– Бывает, – сказал Эль, поднимаясь на ноги. И руку протянул. Прислушался к чему-то. Кивнул. И сказал: – Я согласен.

На что это?

Я вот категорически против, потому что…

Поднявшийся откуда-то ветер закружил меня в вихре белоснежных лепестков. А они… это что, платье? Поверх моего запыленного костюма, который… белое, мать его, платье, из лепестков сотканное.

И смех нежити.

Апельсин у нее имелся. Теперь она хотела свадьбу.

Из подземелий мы выбрались.

Сколько времени прошло? Понятия не имею.

Но мы выбрались.

Была узкая дорога, пролегающая сквозь джунгли, ибо одной оранжереей Эхо не ограничилось, и весь общественный сад проклятого города зазеленел с небывалой силой.

Была река.

И древняя лодка, которая грозила рассыпаться от