этого еще не написал? В голове крутится Вознесенский:

Я купил «мерседес», я по-вашему турок,

Экономивший в Руре на жратве и сортирах.

Я к себе возвращаюсь через ваши культуры —

Византийский окурок, лечу в Византию!

Но это же читать не будешь. А витиеватые сопли про эфиры, зефиры, черные глаза я и не помню ни одного. А если Бродского? Но я только «Пилигримов» помню. А там строчки, что не будет толка от веры в Бога. Здесь это уголовное преступление. Не будем пока обострять. Да и в Бога я верю. О, Есенин подойдет.

— Стихи неизвестного поэта, — объявляю я.

Гой ты, Русь, моя родная,

Хаты — в ризах образа…

Не видать конца и края —

Только синь сосет глаза.

Как захожий богомолец,

Я смотрю твои поля.

А у низеньких околиц

Звонно чахнут тополя.

Пахнет яблоком и медом

По церквам твой кроткий Спас.

И гудит за корогодом

На лугах веселый пляс.

Побегу по мятой стежке

На приволь зеленых лех,

Мне навстречу, как сережки,

Прозвенит девичий смех.

Если крикнет рать святая:

«Кинь ты Русь, живи в раю!»

Я скажу: «Не надо рая,

Дайте родину мою».

Аплодисменты и крики «Браво». Николай Павлович доволен. Я пока ничего не учудил, а стихи патриотичны и весьма знаковы. Даже если они боятся, что сбегу реально в Англию, то после таких заявлений это уже будет невозможно в том плане, что получу всеобщее презрение и насмешки. И там тоже ценят честь.

Тут Алене привезли костюм. Дамы увели ее переодеваться. А потом представили.

Николай Павлович сглотнул и замер:

— Мне рассказывали, что очень оригинальный вид, но такого я не ожидал. И что же, вы упражняетесь во владении кинжалом? Впрочем, я знаю, что это так. И прошу показать хоть немного.

Алена сжала губы, но ломаться не стала. Улыбнулась и выхватила кинжал. Взмахнула и картинно выполнила те связки, что отрабатывает каждое утро. Кинжал мелькал очень артистично. В конце с кошачьей грацией присела в низкую стойку, почти распластавшись по земле. Этот балет я ей показывал, очень хотелось грацией полюбоваться. Сначала убеждал, что хороший удар незаметен, коварен и подл, но Алена заявила, что все должно быть красивым. Действительно, она же девочка. Какие ей драки? А как-то проявить себя очень хочется. Ну и пусть танцами занимается. Я показал движения из у-шу, самые красивые и театральные. Ей так понравилось, что каждый день крутилась перед зеркалом. А я смотрел, но не думал, что когда-нибудь увидят другие.

Дамы ахнули. Офицеры убрали с лиц снисходительные усмешки, и глаза их засветились совсем другим огнем.

— Кто вам сшил этот наряд? — Спросил Великий Князь, — и кто его придумал?

— Сшили мы с моей…матушкой. А придумали вместе с мужем. Но он удобный.

— Я верю. Но на женщине смотрится непривычно и этим притягивает. Теперь вижу, что моряки были правы. Вы достигли успехов во владении коротким оружием. И для вас есть подарок.

Николай Павлович принял из рук офицера свиты пенал, из которого появился украшенный камешками кинжал в узорных ножнах.

— Прошу принять достойное такого наряда оружие.

— Благодарю Вас, Ваше Высочество, — присела в книксене Алена.

Сизый чуть изогнутый клинок переливался арабской вязью. Рукоять легла в ее руку, как влитая. Полюбовавшись, она вложила кинжал в ножны с еле слышным щелчком. Они переглянулись с будущим царем. Тут Николай Павлович улыбнулся и коротко кивнул. Алена вместо уставных любезностей тоже коротко кивнула и улыбнулась. Мне осталось только лицезреть удивление свиты. Шопот я не разобрал. А Великий Князь тут же откланялся. После его ухода сбежали и мы, хотя нас очень желали расспросить обо всем и видеть на танцах.

— Ты что грустный? — Спросила жена, — ты же не возражал? А я и решила блеснуть. Как думаешь, произвела впечатление?

— Да уж дальше некуда. Теперь это войдет в моду. И наряд и женское фехтование. Я не грущу. Просто не люблю, когда на тебя пялятся.

— И я не люблю, но сам же говорил. Что нельзя стесняться, какие бы приемы не показывались. Я не стеснялась. А то, что они не о кинжалах думали, так то их дело.

— Теперь ты тоже большая оригиналка.

— Я твоя жена. А кто решит иначе сделать, тем кинжалом, что Николай Павлович подарил, и зарежу.

— Чего вы с ним так перекивнулись?

— Да это он увидел, что мне подарок понравился. А я вместо приличных слов подыграла на равных. Вот так и получилось. Сам говоришь, что раболепие надо изживать во всем народе. И сам так держишься, я же вижу.

— Ты умничка. Только теперь еще больше слухов поползет.

— Вернемся, послушаем.

Глава 10

Я ночую в Кронштадте. Идет погрузка наших вещей. Привычка все держать под присмотром никуда не делась. Ничего нельзя упускать. А то: или уронят, или упрут или не туда положат, или забудут вовсе. Дошла очередь до ракет. Я не отходил, пока последний ящик не уложили.

— Я ждал, что вы привезете ракеты, но почему такая странная упаковка? Разве они не короче? Или вы положили несколько вдоль? — Спрашивает Васильев, — Так не удобно опускать их в трюм.

— Это секретная упаковка для секретных ракет.

— Маскировка?

— Точно. И не надо их в трюм. Разместим на жилой палубе, чтоб под рукой были. И прошу, Михаил Николаевич, будьте любезны выделить нам места для пусковых установок.

— Это мы решим по ходу дела. Пушку откатим, если так желаете. По борту и поставите.

На шлюпе шесть двенадцатифунтовых карронад и шесть трехфунтовых. Стоят на открытой верхней палубе. Под ней жилая палуба. Там каюты офицеров и специалистов, в том числе и наша с Аленой.

Хлопоты по сборам идут уже месяц. Основное привезли, но хронометры, научные приборы и оптику, вино, уксус и многие припасы предложено купить в европейский портах. Но и без будущих закупок жилая палуба завалена почти вся. Мне рассказали, что в прошлые экспедиции большая часть груза размещалась на втором судне. Один корабль быстрый и сильный, второй грузовой и на подхвате. Сейчас такой роскоши нет.

Меня знакомят с экипажем. Я договорился, что художника и врача мы берем своего, но астронома у нас нет. Художником мой мальчишка семнадцати лет, Лука, из староверов, очень способный к