– Бессмысленно. Денег нет. Перспектив никаких. – Люси четко усвоила приоритеты своей новой знакомой. – Умный, конечно, и метит в Сити. Может, что-нибудь из него и выйдет.

Но Терри покачала головой:

– На это уходит лет двадцать, а когда они туда проберутся, то тут же рады сменить тебя на молоденькую фотомодель. Нет. Я хочу, чтобы деньги у него были сразу, прямо сейчас.

– Но лорд Саммерсби все же не подходит, – понимающе кивнул я.

– Разве что пока не найду кого получше, – улыбнулась Терри.

Самое интересное, она не шутила.

Нестройная очередь медленно двигалась к хозяевам, которые, все четверо, стояли перед специально установленным богатым занавесом. Великий князь выглядел невеселым. Во всяком случае, он был худощав и болезненно бледен, особенно рядом со своей солидной супругой, и не припомню, чтобы я слышал от него хоть одно интересное замечание. Свой изысканный костюм – как я понял, изображавший герцога Ричмонда, – он ощущал с некоторым удивлением, словно его одевали под действием успокоительного. Может, так оно и было. Его сын, наряженный гвардейским офицером, неловко смотрел прямо перед собой. Он словно позировал для первых дагеротипов, когда требовалось не двигать головой четыре-пять минут, пока снимок не будет готов. Ничем не примечательное неровного цвета лицо излучало усталое, ни на кого конкретно не обращенное радушие.

Дочь Дагмар, хотя формально и была королевой вечера, выглядела испуганной и какой-то потухшей. Крошечная, футов пять ростом – правда, всегда говорят, что королева Виктория была ростом четыре фута одиннадцать дюймов и умудрялась управлять целой Европой. Но все же большинству людей такой человек представляется коротышкой, а значит, ему всю жизнь приходится смотреть снизу вверх. Стоя в тени своей матери, она, перефразируя Ноэла Кауарда, казалась завтраком великой герцогини[32]. Дагмар нельзя было назвать некрасивой, хотя ее миниатюрное болезненное лицо трудно описать или отнести к какому-либо типу. Миловидной Дагмар тоже не была, но крупные глаза приковывали внимание, а мягкие влажные губы оставались всегда полуоткрытыми и подрагивали, словно она вот-вот расплачется, и это трогало окружающих. Но она совершенно не умела себя подать. Так, ее прямые и очень темные волосы могли бы выглядеть эффектно, употреби она фантазию. Но Дагмар носила их распущенными, словно второпях вымыла и оставила сохнуть. Уж в день ее собственного бала можно было бы что-нибудь придумать, но, как обычно, никто не попытался. Платье соответствовало историческому периоду, но казалось скучным, и его лишь слегка оживлял тонкий синий пояс под едва наметившейся грудью. Дагмар выглядела так, словно за пять минут собралась идти играть в теннис, и была такой хрупкой, что крепкий порыв ветра мог бы в одно мгновение выдуть ее из окна и погнать по Парк-лейн.

Чего нельзя было сказать о ее матери. До сих пор не знаю, намеревалась ли великая герцогиня представлять историческую герцогиню Ричмонд. Было бы логично, памятуя о тексте приглашения, но выбранный ею костюм больше подходил императрице – Екатерине Великой, или Марии-Терезии, или какой-то другой единовластной правительнице империи. Метры шифона мягко раздувались во все стороны, целая река, поток пурпурного бархата, расшитого толстой золотой нитью, ниспадал с более чем пышных плеч до самого пола и лежал там мощными холмами, а горностаевая оторочка образовывала нечто вроде пьедестала для огромной, величественно возвышающейся фигуры. Грудь, выступающая, как морская скала, сияла бриллиантами, и сверкающая диадема, похожая на корону, поднималась над слегка увлажнившимся челом. Видимо, выставлены были все драгоценности, что остались от моравской короны либо взяты напрокат на вечер в цирке Барнума. Это было триумфальное шоу одного актера, и ни у кого из присутствующих не оставалось шансов, и меньше всего у несчастной Дагмар, которая, зная свою мать, наверняка ожидала чего-то подобного. Во всяком случае, пока гудящая толпа кружила вокруг матери, дочь не выглядела слишком потерянной, в отличие от великого герцога и кронпринца, кому, казалось, не терпится идти домой.

Объявили нас.

– Добрый вечер, мэм. – Я поклонился, и герцогиня с достоинством приняла изъявления моего почтения. Я прошел дальше, к ее мужу. – Ваше королевское высочество, – еще раз поклонился я.

Он с отсутствующим видом кивнул, возможно уносясь мыслями в некий давний дворцовый прием в темном пыльном Оломоуце. Оставив его предаваться воспоминаниям в одиночестве, я прошел в основную часть зала. Наверное, именно в тот вечер я понял одну мысль, подтверждение которой вижу сегодня повсюду: большинство представителей мира аристократии и даже мира королевских семей – те, кто не вышел из игры насовсем, – делятся на схожие, но на самом деле совершенно несопоставимые группы. Одни, знакомые всем по миллиону памфлетов, отчетливо понимают, что мир их юности и их предков изменился и больше не вернется, но продолжают его оплакивать. Повара и слуги, камеристки и лакеи, которые делали жизнь такой приятной, больше никогда не войдут сквозь завешенную зеленым сукном дверь, отправляясь по своим повседневным делам. Улыбчивые конюхи, в десять утра подводящие лошадей к входным дверям, шоферы, намывающие блестящие автомобили и почтительно выпрямляющиеся, когда заходишь к ним на двор, садовники, поспешно скрывающиеся с глаз долой при первых звуках домашней вечеринки, – вся эта армия, служившая удовольствию представителей высшего света, оставила нас. Аристократия из первой группы обычно знает, пусть и подсознательно, что уважение, которое они ощущают на себе в пределах своего круга, – мелкое и ненастоящее по сравнению с истинным почтением, оказывавшимся их родителям и дедам, когда благородное происхождение имело солидную и понятную цену. Они все это знают, но не знают только, чтó с этим делать, кроме как рыдать и пытаться прожить жизнь хотя бы с тем комфортом, который удастся обеспечить.

В эту категорию можно было смело поместить последнего великого герцога Моравии. Что-то в его равнодушной и безвольной любезности подсказывало, что он осознает правду. «Не вините меня, – словно говорил он. – Я понимаю: это абсурд. Знаю, что у вас нет никаких причин кланяться и расшаркиваться передо мной, что игра окончена, оркестр отыграл, но разве вы не понимаете, что я должен соблюсти форму? Нужно делать вид, будто я принимаю все это всерьез, иначе я подведу остальных». Эта мысль прямо висела над ним в воздухе. Встречается в той же группе и более отвратительная разновидность. «Может, все и закончилось, – сверкает в их безжалостных глазах, – но не для меня!» Они гордо вскидывают голову, запускают когти в своих богатых и предприимчивых товарищей и продают последние материнские драгоценности, чтобы это шоу протянуло хотя бы еще несколько лет.

Но другая категория отличается от них и по большей части скрыта для глаз широкой публики. Эти люди тоже обладают статусом, доставшимся им от старой системы, и довольны им. Они гордятся высоким положением, своей историей и счастливы принадлежать к внутреннему кругу аристократической Британии. Стараются, чтобы на каждом крупном их приеме присутствовал хотя бы один член королевской семьи. Они – по крайней мере, мужчины – одеваются так, чтобы одобрили самые непреклонные консерваторы. Ходят на охоту, ловят рыбу, знают исторические даты и чужую генеалогию. Но постоянно лукавят: на самом деле они ничуть не пасуют перед устройством нового, более жестокого века, прекрасно разбираясь в его устройстве. Знают цену своего поместья и что скоро она снова поднимется. В полной мере понимают тонкости поведения рынков, что и когда покупать, что и когда продавать, как получить нужное градостроительное заключение, распорядиться сельскохозяйственными дотациями Евросоюза, иными словами – как заставить свое поместье и свое положение окупаться.