Лук и стрелы были наряду с метательными копьями основным оружием дистанционного боя, однако готы использовали и другое оружие дальнего боя. Аммиан Марцеллин (XXXI, 7,14), описывая битву при Салициях, упоминает, что раны воинам наносились пулями из пращи. Так не могли ли у готов быть воины, вооруженные пращей? Вспомним, что хотя праща и не была распространенным оружием у германцев, тем не менее ею пользовались[298]. Сами готы при недостатке метательных снарядов и необходимости вести метательный бой при осадах просто метали камни рукой, как в середине III в. (Dexipp. frg., 17b), так и в последней трети VII в. (Julian. Hist. Wamb., 12; 13; 18). Для этого способа метания не нужно было учиться, как для стрельбы из пращи, впрочем, он был менее дальнобоен. Однако, видимо, метали камни те же щитоносцы, которые вынуждены были вести дальний бой и использовать сподручные средства. Если бы существовали какие-то специальные пращники, то они могли быть упомянуты авторами при подробных описаниях осад в III в. Пули же для пращи, упомянутые Марцеллином (glandes), очевидно, относятся к римским метателям, тогда как раны – к их противникам готам[299]. Однако позднее, согласно указу Эрвига, господа должны вооружать некоторых из своих сервов, приводимых в армию, наряду с прочим оружием еще и пращами (LV, IX, 2, 9). Впрочем, можно полагать, что это была местная, а не готская традиция, пращой были вооружены испанцы[300].

Теперь обратимся к комплексу вооружения всадника. Надо заметить, что большинство германских народов были сильны пехотой, а не конницей. Германский конник был по традиции верховым щитоносцем с копьем в качестве главного наступательного оружия (Tac. Germ., 6). Всадники, хотя и немногочисленные, имелись у готов уже в середине III в. Позднее, в последний четверти IV в., во время действий на Балканах наиболее эффективна была конница остроготов, тогда у визиготов всадниками были в основном вожди и их сопровождающие. В Италии во второй трети VI в. основная масса остроготских воинов была уже конная, как и визиготская знать в Испании[301].

Самого коня считали большой ценностью еще древние германцы, именно его подносили в качестве ценного дара (Tac. Germ., 15). По данной традиции между 507 и 511 гг. Теодорих подарил королю герулов «коней, мечи, щиты и прочие орудия войны» (Cassiod. Var., IV, 2, 2). А король тюрингов послал в качестве свадебного дара Теодориху даже целый табун особо ценных белых коней. В своем письме италийский король описывает высокие качества этих животных, «у которых груди и голени подобающе украшены шарами мяса; ребра вытягиваются на достаточную ширину; живот подтянут; голова повторяет облик оленя, подражая быстроте которого, они кажутся похожими на него. Они из-за большой мясистости мягче и ездоки не утомляются их бешеной скоростью; отдыхать на них лучше, чем работать, и соединенные с приятным управлением, они позволяют быстроте постоянно длиться» (Cassiod. Var., IV,1, 3 (507 или 511 г.); ср.: Jord. Get., 21; Paul. Diac. Hist. Lang., II,9). Тут описываются плотные, вероятно, невысокие кони, которые отличаются быстрой и продолжительной скачкой. Вегеций (Mulomed., III, 6, 2) по выносливости ставил тюрингских и бургундских коней на второе место после степных гуннских.

В древнегерманском религиозном мировоззрении конь занимал особое место как животное, связанное с высшими силами, которое способно донести до людей небесные знамения. И белый конь был наиболее ярким солярным символом[302]. На ценных белых конях разъезжали военачальники и цари. Патрикий и префект претория Востока в 528—529 гг. Мена так рассказывает о военных обычаях современных ему франков: «У галлов, очень сильного народа, до сего дня существует закон, не позволяющий никому, кроме как царю, конным в построениях показываться, скача на белом коне, чтобы наиболее заметным он был для врагов, что противоположно обычаю, существующему на войне у других народов; это, видимо, является свидетельством величайшей храбрости и смелости» (De scientia politica, IV, 43)[303]. Вероятно, патриция удивило то, что лишь король мог конным идти в сражение на столь заметном белом жеребце. Однако использование в качестве боевого животного монарха белого коня отнюдь не было лишь франкским обычаем: готские правители также скакали на конях этой же масти. Остроготский король Витигис восседал на белом с черной гривой коне (Cassiod. Orat., II, p. 473, ll. 18—21— p. 474, l. 1). Очевидно, грива не стриглась, о чем упоминает однажды Фредегар (Fredeg., II,57). Намного позднее, в последней битве у визиготского короля Родерика также была белая лошадь по кличке Orelia, как свидетельствует Родриго Хименес де Рада (Roder. Hist. Hisp., III, 20; ср.: Prim. crónica gen., 557; Ajbar Machmuâ, p. 22).

Обычные же лошади были других, менее редких окрасов. Прокопий (Procop. Bel. Goth., I,18, 5—6) описывает боевого коня Велизария, особенно пригодного для битвы, «который имел все тело темного цвета, а весь лоб с головы до ноздрей – светло-белый. Его эллины называют «фалион», а варвары – «балас»». Греческое слово, согласно Гезихию (s. v. φαλαρός), имело значение «белолобый». «Балан» же считается готским словом *bala-, Blässel, то есть «лошадь с пятном»[304]. Эннодий даже посвятил отдельное стихотворение гнедому коню с подобным пятном, который, «рожденный для воинской пашни, …плавно шествует, изящный своими благородными членами, и радует своим приятным образом на службе» (Ennod. Carm., II,136: De equo badio et balane).

Иногда считается, что уже в визиготское время испанские лошади были знамениты и их вывозили на экспорт[305]. И если опять доверять договору Абд ар-Рахмана с христианами, то последние раз в год в течение пяти лет должны были среди прочей дани также поставлять благородных коней и мулов[306]. Если же обратиться к сведениям гиппиатриков и Вегеция, сообщающих о наиболее благородных конях классической древности и поздней Античности, то увидим, что собственно коней готов они вообще не упоминают: Вегеций хвалит гуннских, персидских, а из германских – только бургундских и тюрингских лошадей (Veget. Mulomed., III, 6). Во времена Клавдия II у готов были захвачены знаменитые кельтские кобылицы (SHA, XXV, 9, 6). Опять же, если следовать источнику буквально, то лошади были кельтскими, а не готскими. С другой стороны, тот же Вегеций хвалит испанских коней, которые особенно пригодны для колесничных гонок, в чем они не уступят ни сицилийским, ни африканским (Veget. Mulomed., III, 6). И, очевидно, источник знаменитых впоследствии испанских коней надо искать в испано-римской среде (ср.: Hipp. Berl., I,13; Hipp. Cantab., I, 8). Уже Исидор Севильский, воздавая хвалу Испании и описывая ее богатства, восклицал: «У тебя – источник рождения коней», которые в бегах не уступят другим (Isid. Orig., prolog., 3). Знатные же готы в Испании тем не менее импортировали коней. Так, согласно сообщению ибн Кутийи, Юлиан поставлял Родерику из Африки не только соколов, но еще и благородных коней (Kouthya, р. 435; ср.: Al-Bayano’l-Mogrib, p. 10). Это были знаменитые в древности выносливые нумидийско-мавританские животные (ср.: Veget. Mulomed., III, 6). Муса в диалоге с халифом Сулейманом (715 г.) указывает, что наиболее быстрыми конями, которых он видел в Африке и в Испании, были рыжие (Al-Bayano’l-Mogrib, p. 27; ср.: Koteybah, p. LXXXVIII: гнедые). Именно на коне этой масти пытался скрыться от Могита губернатор Кордовы, знатный гот королевской крови, и лишь после того, как его конь упал и сломал себе шею, градоначальник был взят в плен (Ajbar Machmuâ, p. 27; Al-Bayano’l-Mogrib, p. 16; al-Makkarí, p. 280). Вероятно, подобные рыжие кони были и наиболее ценными, тогда как цена обычной лошади была не столь большой: в законах упоминаются три солида как эквивалентная плата за животное (RV, 13). С другой стороны, визиготское законодательство предусматривало наказание в случае порчи чужой лошади: даже если кто-либо отрубал у чужого животного хвост или гриву, он должен был вернуть хозяину новую лошадь (LV, VIII,4, 3).