переселился сюда, в господскую усадьбу, и перестал глотать токсичную пыль, опять возобновилась со страшной силой. Кошечка села на кровать, взяла его безвольную руку и погладила по ладони. Сейчас она могла позволить себе проявить к нему нежность. Она не теряла, снисходя до раба, свое достоинство хозяйки в его глазах, потому что его глаза были закрыты, и он находился без сознания.

Надо было срочно что-то делать, а не просто лить слезы раскаяния. И она, решительно взяв себя в руки, сбегала в спальню отца, взяла там аптечку экстренной помощи и вернулась обратно.

Тем временем состояние бедняги представлялось плачевным. Девушка сразу заметила, что ему становится хуже с каждой секундой: и без того донельзя бледное лицо начало заметно синеть, искусанные губы окрасились ярко-алой кровью и приоткрылись в судорожных попытках глотнуть воздуха, вдохи были часты и поверхностны. Болезнь быстро пожирала его жизненные силы, которых и так осталось немного после избиения. Одним словом, Святоша находился на грани, отделяющей мир живых от загробного царства.

— Сейчас я помогу тебе… — шептала Кошечка, вводя ему в вену лекарства. — Еще немного потерпи. Я знаю, ты очень терпелив. Не умирай, не сдавайся… только не сейчас…

Уже через несколько минут несчастному стало значительно лучше: он перестал задыхаться и, наконец-таки, задышал глубоко и спокойно. Кошечка отерла с его рта кровь и, наклонившись, нежно коснулась щеки дрожащими от жалости и раскаяния губами.

«Какая я жестокая эгоистка! — думала она. — Ведь я способна мучить даже того человека, который мне по-настоящему нравится. Боже мой! Я действительно влюбилась! Не понимаю, почему меня угораздило втюриться в ничтожнейшего подневольного умалишенного. Это ведь противоположно тому, о чем я всегда мечтала».

Она аккуратно продезинфицировала посеченную кожу на его спине и ссадины на запястьях и наложила лечебные повязки из биопластыря. Справившись со всем этим, она присела рядом и наклонилась, чтобы поцеловать, и тут вдруг заметила, что веки Святоши дрогнули и слегка приоткрылись. Он явно приходил в себя.

— Нет-нет! Ты не должен сейчас видеть подле себя свою мучительницу! — испугалась она и, быстро вынув из аптечки маленькую ампулу снотворного, коснулась его шеи.

Веки землянина снова плотно сомкнулись, он уснул.

— Вот так-то лучше, — облегченно прошептала Кошечка. — Тебе полезно сейчас поспать. А я буду навещать тебя. Буду навещать часто и следить, чтобы ты как можно быстрее выздоравливал.

Она взглянула на плотно закрытую дверь, потом опасливо, как воровка на месте преступления, посмотрела на окно, и опустилась на колени возле кровати.

— Боже! — прошептала она, сложив ладони и прижав их к груди, как делали только сумасшедшие монахи. — Я никогда не верила в тебя, но, Боже мой, пусть чужак останется со мной! Пусть землянин поправится! Я умоляю тебя, Боже, помоги ему! Он ведь втайне так нравится мне!

Она опустила голову, и слезы потекли по ее щекам.

Землянин очень быстро выздоравливал. Он был силен и вынослив, и эта сила и внутренняя прочность брали верх над побоями и болезнью. Приступы удушающего кашля, так мучавшие его поначалу, становились все реже и менее интенсивны, кровь более не появлялась на губах, да и жестоко исхлестанная спина успешно заживала. Вскоре он не только смог «подняться с ложа немощи», но и стал выполнять свою работу по хозяйству в полном объеме, а на его лице вновь засияла такая привычная для всех открытая и приветливая улыбка. Этой скорейшей поправке в исключительной степени способствовали инъекции лекарств, которые Кошечка делала ему тайком каждую ночь. Днем она почему-то стеснялась даже мельком встречаться с ним и как бы невзначай уходила на весь день в свои комнаты или пряталась в гостиной. Она совсем перестала общаться с ним напрямую: не звала «поиграть» за компьютер, не требовала, чтобы он сел за руль флаера, отменила все его обязанности, касающиеся обслуживания ее лично, даже редкие общие распоряжения и те передавала через кого-нибудь третьего. Ей было тоскливо в этой вынужденной изоляции и стыдно за свое глупое поведение, но она не могла пересилить себя. В самом деле, ведь это она — хозяйка всей этой планеты! В конце концов, пусть даже она поступила с ним совершенно безобразно и несправедливо, ну на то он и ее собственность! Он принадлежит ей целиком, без всяких оговорок и ограничений, и она, как его полноправная владелица, имеет право распоряжаться его здоровьем и жизнью как пожелает. Да! Все это действительно было так, но она вдруг стала смертельно бояться, что в тот момент, когда их взгляды вновь встретятся, в его глазах она различит скрытую (а может быть, и явную) ненависть и страх. Она хотела оттянуть этот ужасный момент подольше. Она всей душой жаждала и одновременно жутко боялась этой встречи. Ей почему-то казалось, что в это мгновение разом рухнут ее надежды на любовную взаимность с ним, и тогда ей ничего не останется, как сказать открыто и тоном приказа, что она желает видеть его в своей постели, и тем самым, возможно, утолить плотскую страсть, но опять же навсегда забыть об ответном чувстве. С такими тяжелыми мыслями она пряталась от землянина, стараясь даже случайно не столкнуться с ним в коридоре, но все-таки не могла отказать себе в удовольствии хоть через щелочку шторы наблюдать за ним, когда он приходил в сад поутру и поливал деревья и цветы, занимался какими-нибудь другими работами во дворе или просто сидел, отдыхая, на ее любимой скамейке под цветущим деревом. В такие драгоценные минуты она просто не могла оторваться от окна, как ни пыталась, и все смотрела в узкий промежуток задернутых занавесок, с необъяснимым наслаждением вглядываясь в его фигуру и лицо.

Ночью же наступало ее время. Терпеливо дождавшись урочного глухого часа, она бесшумно пробиралась по коридору в его комнату и, убедившись, что он спит, на цыпочках подходила к нему и на всякий случай касалась его шеи снотворной ампулой. Теперь можно было не опасаться, что он вдруг проснется и увидит ее, и она включала свет, зная, что отблеск лампы не виден на улице и почти не заметен из коридора. Она присаживалась на постель и с умилением вглядывалась в спокойное и благородное лицо землянина, спящего безмятежным, непробудным от снотворного сном, поглаживала его руки и даже позволяла себе целовать его прямо в губы. Она могла сидеть рядом неподвижно часами и просто смотреть на него. Но наступало утро, слабый свет просачивался сквозь шторы, и тогда она уходила, нежно поцеловав на прощание.

Вой сирены резко оповестил о том, что кто-то желает приземлиться