Кошечка, наконец, открыла глаза.

— Ты? — произнесла она и чуть не поперхнулась от подкатившегося к самому горлу комка ревнивого гнева.

— Вы чем-то расстроены? — Святоша совершенно бессовестно и, как ей показалось, даже нагло уставился прямо в ее лицо.

«Он еще не знает о том, что его шашни с Цыпочкой раскрыты, и поэтому не ощущает никакой вины!» — подумала Кошечка.

— Что это? — спросила она, прожигая его глазами, и разжала кулачок.

На ее ладони лежал смятый граммофончик Цыпочкиного цветка, и она ожидала теперь от земляшки какой-то особенной, но все же понятной реакции: может быть, стыдливой бледности или, наоборот, смущенного румянца, робкого признательного молчания, униженных жестов и заискивающей гримасы, или неуклюжей в многословности лжи. Но во всем облике чужака отразилось только наивнейшее недоумение:

— Цветок, разумеется. Цветок петуньи, только очень помятый. — Голос Святоши звучал искренне удивленно.

— Цветок петуньи. Да! Цветок! — Кошечку прорвало. Гнев и ревность, не дающие говорить и спирающие дыхание, в одно мгновение опустились прямо в сердце, больно его прожигая. — Как ты мог? Как ты только посмел сорвать его? И для чего!

Святоша только непонимающе покачал головой:

— Их так много на клумбе. Не надо так расстраиваться из-за какого-то цветка.

— Из-за какого-то? — Кошечка яростно сверкнула глазами. — Да как ты осмелился на такое? И прямо у меня перед носом!

Тут она захлебнулась в беззвучных рыданиях и ударила землянина по лицу с такой силой, что тот даже покачнулся и схватился за пылающую щеку.

— Но за что? Я не рвал никаких цветов! — Он все еще имел наглость казаться совершенно непонимающим.

— За что? И ты еще смеешь спрашивать? Может быть, скажешь еще раз, что не рвал этого цветка?

— Не рвал, — подтвердил земляшка с бессовестной серьезностью и тут же получил еще одну пощечину, посильнее, чем предыдущая, и по другой щеке.

— Научился? Так соври еще! Мне понравилось, как естественно ты это теперь делаешь! — Кошечка ухмыльнулась сквозь слезы, ее злоба все продолжала нарастать. — Ты лжец! Обманщик до мозга костей! Цепной кобель, рядящийся в агнца!

— Честное слово, я не рвал этого цветка. — Покрасневшее от пощечин лицо землянина было по-прежнему удивленным и бессовестно невинным.

Кошечка совсем взбесилась:

— Да кто поверит твоему слову, презренная скотина?! Свою пресловутую честь ты потерял сразу же, как попал на нашу территорию. Да кто ты вообще такой? Ты даже вообще не имеешь права иметь хоть какое-то свое слово, потому что клятвы может давать только человек. Ты же не человек, ты просто болтливая вещь!

Землянин гордо выпрямился, его взгляд гневно потемнел и посуровел, брови почти сошлись на переносице.

— Можно отнять свободу и даже жизнь, но право оставаться человеком отнять невозможно, — твердо сказал он.

Кошечка отпрянула от него в сторону. Глаза ее превратились из голубых с зеленоватым оттенком в холодно-изумрудные, как у дикой рассерженной кошки.

— Стража! — закричала она что было сил. — Скорее сюда!

Незамедлительно прибежали солдаты.

— Взять его! — Она ткнула пальцем в сторону Святоши. — Бить плетьми, пока не признается и не взмолится о пощаде. Тогда сообщить мне.

Стражники схватили землянина за руки, торопливо одевая наручники. Тот не оказывал сопротивления и не издавал более ни звука. Наконец, его увели.

Кошечка опять села на скамейку. Листва безмятежно шумела над головой, цветы на клумбе тихо покачивали нежными венчиками. Успокоения не наступало.

«Он поплатится! — думала она, но в груди что-то ужасно ныло и ворочалось, как будто кто-то сжимал сердце, покалывая его острыми коготками. — Он, наконец, поймет, что так бессовестно манипулировать хозяйкой и лгать ей прямо в глаза опасно! Сейчас прибежит стражник, чтобы сказать, что он признался и просит пощады…Что ж, послушаем, как Святоша будет перечислять свои грешки, как он будет умоляюще искать глазами встречи с моим взглядом. Сейчас появится стражник и мне сообщит… Я не прощу этого похотливого обманщика сразу, пусть хорошенько попросит, поваляется в ногах, может быть даже поплачет… Такое нельзя прощать просто так! Так подло водить меня за нос!»

Время тянулось медленно, казалось, что секунды стали часами, а минуты — просто вечностью. Кошечка уже была готова все простить по первому слову, лишь бы скорее пришел стражник. Ей стало нестерпимо жарко. Она чувствовала, что щеки и уши ее просто горят, а руки, наоборот, похолодели и начали подрагивать.

«Почему? Почему не идет стражник? — Мысли метались в растерянности по черепной коробке. — Упрямец! Упрямый дурак! Он страдает, но молчит! Что? Ну, что ему мешает сказать: «Я позволил себе наплевать на ваше великодушие и без зазрения совести пользовался вашей добротой и хорошим отношением. Я прошу прощения за то, что был дерзок и вероломен. Я искал более доступный и легкий путь, ведь я просто мужчина». Господи, — мелькнула вдруг молнией неожиданная догадка, — а ведь действительно, может быть, ему просто захотелось мимолетного и ни к чему не обязывающего плотского развлечения с какой-нибудь шлюхой, ведь он не монах, в конце концов. Поэтому он и не чувствует себя особенно виноватым, считая свое фривольное поведение на стороне вполне входящим в рамки общепринятых приличий. Быть может, он втайне мечтал обо мне, может быть, даже влюбился, просто боялся в этом признаться…»

Ярость и ревность вмиг испарились, такое оправдание показалось девушке более чем убедительным, и тогда страшная мысль поразила ее как громом:

«Боже! Ведь я оскорбила и оттолкнула его! А теперь я пытаюсь сломить его гордость унизительнейшим образом! Он ожесточается, он, наверное, уже начал ненавидеть меня. С каждым ударом он чувствует все большее отчаяние. Упрямство, которого у него хоть отбавляй, не позволит ему произнести слова, взывающие о пощаде! — Кошечка вскочила и закрыла лицо руками. — И тогда его просто забьют насмерть, выполняя мой приказ…» — таково было логичное окончание мысли.

Слезы жалости хлынули из глаз Кошечки, и она опрометью бросилась из сада, чтобы облегчить участь того, мучений которого только что так искренне желала.

«Я сама остановлю экзекуцию, — думала она по дороге. — И ему не придется просить о снисхождении. Этот дерзкий проступок я в состоянии простить и без его покаяния. Мы будем квиты: он наказан за разврат и наглую ложь, а я буду великодушной, хотя и строгой хозяйкой».

Не успев толком открыть дверь, девушка крикнула:

— Прекратить! Отставить!

Она влетела в помещение и остановилась перед замершими стражниками.

— Хватит! — Она пыталась подавить волнение. — Я отменяю приказ. Освободите его.

Стражники расстегнули наручники, удерживающие Святошу в вертикальном положении. Обмякшее тело заскользило вниз и распростерлось у ног девушки без движения.

— Ты прощен, — сказала Кошечка, наклоняясь. — Слышишь, упрямец?

Но тот явно уже ничего