супружеская пара на таких же старых Жигулях. Они оказались очень милыми людьми и даже остановились чтобы показать мне смотровую площадку, откуда открывался прекрасный вид на Северский Донец. Жаль только я был так вымотан, что не смог насладиться этим замечательным видом. До Белгорода я добрался лишь к полудню. Вернувшись домой, я сразу позвонил Оксане, но она не взяла трубку. Тогда я еще и подумать не мог, что вновь увижу ее только в 20-ом году.

Той весной она все-таки поехала на митинг с Кастетом и Гансом. В первый раз все закончилось для нее благополучно. Летом того же года она переехала к Кастету в Москву. А уже 4-го ноября, после «Русского марша» в Люблино, Кастет затеял драку с бойцами ОМОН. Оксана пыталась вырвать его из рук полиции и в итоге они оба были задержаны. Кастету удалось избежать серьезных проблем, поскольку у его матери были связи в Московской полиции. Помогать Оксане он не стал, и после суток, проведенных в отделе, Оксане недвусмысленно дали понять, что ей стоит вернуться в Белгород. Приехав домой, Оксана узнала, что ее отчисляют из университета. Повод выгнать ее с учебы было довольно много и до ее задержания, поэтому оспаривать это решение она не стала. Оксана испугалась, что ей могут предъявить обвинение в нападении на сотрудника при исполнении и потому поспешила уехать в Харьков к подруге.

В 14-ом году она стала активной участницей Евромайдана, из-за чего сильно поссорилась с родителями. Ее отец посвятил всю свою жизнь службе в армии и для него, подобная позиция дочери было равносильна предательству страны. На многие годы они прекратили всякое общение.

После начала войны в Донбассе, Оксана активно выступала с осуждением России и всячески поддерживала участников АТО, собирая для них материальную помощь. С теми, кто хоть как-то сочувствовал ополченцам в Донбассе, она порвала всякое общение. В Белгород Оксана вернулась лишь в 20-ом году, но пробыв дома несколько месяцев, вернулась на Украину.

После начала войны, я писал ей несколько раз, пытаясь узнать все ли у нее в порядке, но она ни разу мне не ответила. А летом 22-го, со мной вышли на связь ее родители. На тот момент, от нее не было никаких вестей уже почти месяц. Она не появлялась в социальных сетях, а телефон ее всегда был недоступен. Они отчаянно спрашивали всех ее друзей и знакомых, не слышал ли кто-то вестей от нее. Это был трудный разговор. Я всячески пытался приободрить ее мать и говорил, что возможно уехала в Польшу или Германию, но не смог убедить даже себя самого. Думаю, она навсегда растворится в тумане войны и уже никто и ничего о ней не услышит.

Часть 4

Глава 1

Когда-то я наивно думал, что хорошие времена будут длиться вечно. Мне казалось, что Свиренко, Кат, Мирош, Бабак, Анохин всегда будут рядом. Что мы всегда сможем бродить по городу, пребывая в вечном блаженстве от нашего безрассудства. Я не думал, что кто-то сможет вторгнуться в этот замкнутый, защищенный от посторонних мир.

В 13-ом году протесты начали понемногу сходить на нет. Принято считать, что причиной тому стала жесткая реакция режима, но все это были лишь россказни тех, кто хотел выставить себя мучеником совести. На самом же деле, как я уже говорил раньше, все изначально было обречено на провал. Среди оппозиции было много кричащих голов, но среди них не было тех, кто мог стать реальной альтернативой режиму, потому все эти митинги и не нашли широкой поддержки среди людей.

А вот режим довольно быстро сделал выводы, но самое главное, он вдруг обнаружил, что у них на улицах ходит примерно пятнадцать миллионов молодых людей, которые им совершенно не подвластны. У нас были свои лидеры мнений. У нас были отличные от них идеалы. А самое главное — у режима не было каналов влияния, по которым они могли бы доносить до нас свою правду.

Вдруг выяснилось, что в течение многих лет, когда у них не было желания и сил заниматься воспитанием молодого поколения, нами занимались другие, отнюдь не дружественные по отношению к ним силы. Власть вдруг осознала, что прямо у них под брюшиной, находится целая армия горячих голов, которая с обожанием смотрит на все, что происходит по ту сторону Атлантики. Вот тогда и начались действительно жесткие меры, а совсем не во время протестов.

Это было странное время, когда многое начало меняться. Нас начали считать угрозой и относиться к нам соответственно. В опалу попадали концерты и клубы. Власть начала довольно активно бороться с асоциальными формированиями и под горячую руку попадали не только экстремистские организации, но и вполне себе безобидные объединения поэтов, либералов, марксистов и феминисток. Досталось тогда и многим интернет-СМИ, которые были довольно далеки от политики. Кремль требовал результатов, нередко на местах перегибали палку, но поскольку это работало, Москва старалась не вмешиваться. Все это лишь усиливало пропасть непонимания в обществе, особенно среди молодых людей.

Лето 13-го было на удивление жарким. Днем царили зной и солнце, ночью — темнота и зной, и все млело, плыло и мечтало хоть ненадолго спастись от пекла. В конце июля я устроился помощником в автомастерскую. Работа оказалась нетрудной. Я просто должен был делать все, что скажет слесарь — низкорослый мужчина в синем комбинезоне, пропахшем машинным маслом. Олег мне нравился. Он был умен и предельно прост. Семьи у Олега не было. Он был чуть сгорблен и рябой. Сам Олег себя не стыдился. Свою безобразную внешность часто высмеивал: «Зато с таким лицом не нужно думать, во что одеться», — и хрипловато смеялся, похлопывая меня по спине.

Целыми днями я торчал в мастерской. Иногда оставался с Олегом посидеть у ворот или выпить по бокалу холодного пива в баре, что был неподалеку. Устав от города, я часто брал рюкзак и отправлялся бродить по окрестностям. Вечера проводил с приятелями. Они все так же спускали все деньги в барах, визжали от счастья и танцевали на улицах. Носились по городу взад-вперед и все мысли посвящали свободе. Все те же разговоры: «Мы должны искоренить все предрассудки и сделать наше общество толерантным», — и тут же: «А я про что? Выдрать с корнем все устаревшее и построить заново». Но все они словно танцевали на плахе. В глубине души все мы понимали, что скоро нас крепко возьмут за горло. Это было последнее лето, которое мы провели вместе.

Первым