допуска, чтобы в течение пяти лет иметь возможность отказать ему в выезде из страны. Воинская служба стала скорее наказанием, нежели чем-то почетным. Тогда никто и подумать не мог, что не пройдет и десяти лет, как им придется призвать на защиту интересов страны тех, для кого вооруженные силы были лишь частью репрессивного аппарата.

Мой военный комиссариат располагался в подвале старой пятиэтажки. На входе меня встретили двое полицейских и престарелый полковник. Неприятный человек привыкший общаться лишь с теми, кто находился у него в подчинении, призывники были для него людской массой, а запугивание и унижение было единственной манерой общения. У нас с ним случился небольшой конфликт, по итогам которого он пообещал, мне веселую службу, а я велел ему идти на хер. Через десять минут я уже забыл о нем, а вот старый полковник затаил обиду и решил ударить исподтишка.

Начала комиссии я ждал не меньше часа, сидя в узком коридоре. На потолке извивались разводы, под ногами скрипели прогнившие доски, сидеть приходилось прямо на полу. Большинство парней выглядели отрешенными. Некоторые — напуганными. Лишь немногие чувствовали себя комфортно. Они знали, что уже через четверть часа вернутся домой. Их долг перед отечеством был не так уж велик, и им удалось выплатить его из родительского кармана.

Вскоре показался полковник. Вслед за ним в коридор вошли шестеро врачей. Пожилые мужчины и женщины, преисполненные надменностью. Они продолжали непринужденный разговор, не замечая никого вокруг. В нас они видели лишь тела, которые им предстоит обследовать. Когда доктора уселись в кабинете, нас выстроили в шеренгу. Полковник дал команду: «Когда назовут вашу фамилию — заходите», — и поспешно покинул коридор.

В строю повисла тишина. Замолкли даже холеные сынки. Меня вызвали одним из последних. Началась комиссия со стандартных процедур: рост, вес, зрение, слух. Особого внимания никто не уделял. Если ты видел, куда идти, и слышал, что говорят, на вынесение решения не тратили и пяти минут.

Как только медсестра занесла мои параметры в личное дело, меня повели к крайнему столу, минуя других врачей. За столом сидела женщина около пятидесяти с пунцовым и дряблым лицом. Измятый халат с пятнами кофе на воротнике висел на спинке стула. На ее груди была карточка с фотографией и надписью: «Воронкина Людмила Ивановна. Врач-психиатр». Медсестра прошептала ей что-то на ухо и поспешила уйти.

— Фамилия? — сухо начала женщина.

— Смирнов.

Женщина провела пальцем по стопке личных дел. Найдя нужное, она вытащила его, опрокинув те, что были сверху.

— Мне сообщили, что с тобой возникли проблемы.

— Неужели? — удивился я.

— Ты препирался с офицером. Ты ведь знаешь, что неисполнение приказа — уголовное наказуемое деяние, — женщина оперлась на локти.

— Не припомню, чтобы я давал присягу.

— Как относишься к службе? — спросила она, глядя исподлобья.

— С удовольствием пошел бы домой и больше сюда не возвращался, — я не воспринимал наш разговор всерьез.

— Тебя посещали мысли о суициде? — монотонно продолжала она, не слушая мои ответы.

— Нет.

Она внимательно осмотрела все мои татуировки и шрамы, после заключила.

— Мое решение таково — в течение четырех дней ты должен прибыть в психиатрическую больницу на обследование. Тебя поместят в отделение под надзор на три недели. По истечении срока врачебная комиссия вынесет решение о твоем психическом состоянии. Экспертиза проводится добровольно, но в случае отказа ты будешь преследоваться по закону за уклонение от воинской службы. Данное преступление предусматривает лишение свободы сроком до двух лет, — доктор захлопнула папку. — Пригласите следующего призывника.

— Одну минуту, — я схватил женщину за руку. — Вы это серьезно?

— Отпусти меня! — возмутилась она.

Врачи заерзали на своих стульях.

— Вы и впрямь отправите меня на дурку?!

— Отпусти мою руку! — повторила она.

Ко мне подбежали двое полицейских. Один обхватил мою шею, а второй начал выкручивать свободную руку. Я разжал пальцы. Тот, что держал меня сзади, воспользовался моментом и завел мою руку за спину. Меня выволокли на улицу. Вслед за нами вышла доктор и вручила мне направление в лечебницу.

— Отпустите его, — надменно сказала она и скрылась в дверях комиссариата.

Я был растерян и не знал, что мне делать.

Глава 3

Следующим утром в автомастерской я застал Олега за работой. Я надеялся, что он сможет помочь мне с моей проблемой.

— Представляешь, едут с самого утра! — сказал он, выкатываясь из-под машины — Уже четверо!

— Я хотел поговорить с тобой, — сказал я тихо.

— Сейчас не время. Переодевайся и помоги мне. Хозяин машины настаивал, чтобы мы закончили до обеда.

До самого вечера мы возились в гараже. Казалось, в тот день у нас успел побывать весь город. К вечеру мы были так измотаны, что, закрыв ворота мастерской, не остались, как обычно, сидеть во внутреннем дворике, а поспешно распрощались и ушли по домам. Когда я уже собирался садиться в автобус, Олег вдруг окликнул меня:

— Совсем забыл. Ты же хотел поговорить о чем-то.

— Ничего важного. Не настолько, чтобы обсуждать это сейчас.

— Тогда до завтра! — Олег помахал рукой и стремительно скрылся в переулке.

Я так и не решился ему рассказать. Не был уверен, что, услышав о психиатрической лечебнице, Олег не сбежит от меня в ужасе. По дороге домой я заглянул в бар, где меня ждал Свиренко. Он часто сидел там после того, как лишился работы. Помощи от него я не ждал. Он всегда был безответственен и бежал от любой проблемы, даже если она его совсем не касалась. Заметив меня, Свиренко крикнул:

— А вот и мой беззаботный бродяга! Присядь с нами. — Он пододвинул мне бокал. — Ты как раз вовремя. Пытаюсь доказать этим упертым, что сюрреализм — это не бредни сумасшедшего, а вполне логичный этап развития живописи.

За столом сидели две девушки с младших курсов, кажется, с литературного отделения, красивые и хорошо одетые. Они утверждали, что мы уже были представлены прошлой осенью, но вспомнить их я так и не смог. Через полчаса пришел знакомый девушек, молодой парень в белоснежной рубашке-поло. Густые волосы его были аккуратно уложены. Имени его я не запомнил. Парень был очень назойлив. Постоянно встревал в разговор и норовил рассказать какую-то историю. Его никто не слушал. Странно, что он вообще оказался за этим столиком. Признаться, меня он ужасно злил. Компания вела полемику. Спорили об истинной ценности произведений Ремарка, потом о роли постмодернизма, а закончили необходимостью немедленных революционных перемен в стране. Я в разговоре не участвовал.

Около десяти вечера Свиренко предложил поехать к нему, но я отказался и, распрощавшись с ними, пошел повидаться с Анохиным. Увидев меня,