Но когда человек обнаружил, что лучшим средством выживания, как для индивида, так и для вида, является социальная организация, он превратил охотничью стаю в систему социального порядка, в которой инстинкты, некогда столь полезные на стадии охоты, должны были быть сдержаны на каждом шагу, чтобы сделать общество возможным. С этической точки зрения каждая цивилизация - это баланс и напряжение между инстинктами человека, живущего в джунглях, и запретами морального кодекса. Инстинкты без запретов приведут к концу цивилизации, а запреты без инстинктов - к концу жизни. Проблема морали заключается в том, чтобы скорректировать запреты так, чтобы защитить цивилизацию, не ослабляя жизнь.

В задаче сдерживания человеческого насилия, распущенности и жадности ведущую роль сыграли определенные инстинкты, в первую очередь социальные, которые и заложили биологическую основу цивилизации. Родительская любовь, как в животном, так и в человеке, создала естественный социальный порядок семьи, с ее воспитательной дисциплиной и взаимопомощью. Родительская власть, наполовину боль любви, наполовину радость тирании, передала индивидуалистическому ребенку спасительный кодекс социального поведения. Организованная сила вождя, барона, города или государства ограничивала и в значительной степени обходила неорганизованную силу индивидов. Любовь к одобрению склоняла эго к воле группы. Обычай и подражание направляли подростка время от времени на пути, санкционированные опытом проб и ошибок расы. Закон пугал инстинкт призраком наказания. Совесть укрощала молодость с помощью бесконечного потока запретов.

Церковь считала, что этих естественных или светских источников морали недостаточно, чтобы контролировать импульсы, которые сохраняют жизнь в джунглях, но разрушают порядок в обществе. Эти импульсы слишком сильны, чтобы их могла сдержать какая-либо человеческая власть, которая не может быть повсюду и сразу с огромной полицией. Моральный кодекс, горько противный плоти, должен нести на себе печать сверхъестественного происхождения, чтобы ему подчинялись; он должен нести в себе божественную санкцию и престиж, которые будут уважаться душой в отсутствие какой-либо силы, в самые тайные моменты и укрытия жизни. Даже родительский авторитет, столь необходимый для морального и социального порядка, разрушается в борьбе с первобытными инстинктами, если он не подкреплен религиозной верой, привитой ребенку. Чтобы служить обществу и спасти его, религия должна противопоставить настойчивому инстинкту не спорные рукотворные директивы, а неоспоримые, категорические императивы Самого Бога. И эти божественные заповеди (настолько грешен и дик человек) должны подкрепляться не только похвалой и почестями, воздаваемыми за их исполнение, и не только позором и наказаниями, налагаемыми за их нарушение, но и надеждой на небеса за безответную добродетель и страхом ада за безнаказанный грех. Заповеди должны исходить не от Моисея, а от Бога.

Биологическая теория примитивных инстинктов, не приспособленных к цивилизации, была символизирована в христианском богословии доктриной первородного греха. Как и индуистская концепция кармы, это была попытка объяснить незаслуженные страдания: добро терпело зло из-за какого-то греха предков. Согласно христианской теории, весь род человеческий был запятнан грехом Адама и Евы. В Декрете Грациана (ок. 1150 г.), неофициально принятом Церковью в качестве ее учения, говорится: "Всякое человеческое существо, зачатое от соития мужчины с женщиной, рождается с первородным грехом, подвержено нечестию и смерти, а потому является чадом гнева";1 и только божественная благодать и искупительная смерть Христа могут спасти его от зла и проклятия (только кроткий пример мученика Христа может искупить человека от насилия, похоти и жадности и спасти его и его общество от гибели). Проповедь этой доктрины в сочетании с природными катастрофами, которые казались непонятными иначе как наказание за грех, породила у многих средневековых христиан чувство врожденной нечистоты, испорченности и вины, которое окрасило большую часть их литературы до 1200 года. Впоследствии это чувство греха и страх перед адом уменьшились до Реформации, чтобы вновь появиться с новым ужасом у пуритан.

Григорий I и последующие богословы говорили о семи смертных грехах - гордости, скупости, зависти, гневе, похоти, чревоугодии и лени; и противопоставляли им семь кардинальных добродетелей: четыре "естественные", или языческие, добродетели, воспетые Пифагором и Платоном - мудрость, мужество, справедливость и воздержание; и три "теологические" добродетели - веру, надежду и милосердие. Но, приняв языческие добродетели, христианство так и не усвоило их. Оно предпочитало веру знанию, терпение - мужеству, любовь и милосердие - справедливости, воздержание и чистоту - воздержанию. Оно превозносило смирение, а гордыню (столь характерную для идеального человека Аристотеля) считало самым смертельным из смертных грехов. Изредка она говорила о правах человека, но больше подчеркивала его обязанности по отношению к себе, своим ближним, Церкви и Богу. Проповедуя "кроткого и смиренного Иисуса", церковь не боялась сделать мужчин женоподобными; напротив, мужчины средневекового латинского христианства были более мужественными - потому что встречали больше трудностей, - чем их современные бенефициары и наследники. Теологии и философии, как люди и государства, являются такими, какие они есть, потому что в свое время и в своем месте они должны быть такими.

II. ДОБРАЧНАЯ НРАВСТВЕННОСТЬ

Насколько средневековая мораль отражала или оправдывала средневековую этическую теорию? Давайте сначала посмотрим на картину, не требующую доказательств.

Первым нравственным событием христианской жизни было крещение: ребенок торжественно вводился в общину и Церковь и викарно подчинялся их законам. Каждый ребенок получал "христианское имя", то есть, как правило, имя какого-нибудь христианского святого. Фамилии (т. е. дополнительные имена) были самого разнообразного происхождения и могли передаваться из поколения в поколение по родственным связям, роду занятий, месту жительства, чертам тела или характера, даже по церковному ритуалу: Сисели Уилкинсдоутер, Джеймс Смит, Маргарет Ферривумен, Мэтью Пэрис, Агнес Редхед, Джон Мерриман, Роберт Литани, Роберт Бенедикт или Бенедикт.2

Григорий Великий, как и Руссо, призывал матерей кормить своих младенцев грудью;3 Большинство бедных женщин так и поступали, большинство женщин высшего класса - нет.4 Детей любили, как и сейчас, но больше били. Их было много, несмотря на высокую младенческую и подростковую смертность; они дисциплинировали друг друга своей численностью и становились цивилизованными путем истощения. От родственников и товарищей по играм они учились сотне деревенских и городских искусств и быстро росли в знаниях и порочности. "Мальчиков учат злу, как только они начинают лепетать, - говорил Томас из Челано в XIII веке, - и по мере взросления они становятся все хуже и хуже, пока не становятся христианами только по имени".5Но моралисты - плохие историки. Мальчики достигали трудоспособного возраста в двенадцать лет, а юридической зрелости - в шестнадцать.

Христианская этика придерживалась политики молчания в отношении секса: финансовая зрелость - способность содержать семью - наступала позже, чем биологическая зрелость - способность к размножению; сексуальное образование могло усугубить муки непрерывности