перевезли в клинику Хартман, расположенную в ближайшем пригороде Парижа Нёйи-сюр-Сен по адресу boulevard Victor Hugo, 26. Место было выбрано отчасти потому, что здесь теперь работал доктор, лечивший режиссёра в Сарселе. Здесь Андрей находился под постоянным наблюдением, однако помочь ему было невозможно, и в ночь с 28-го на 29 декабря его сердце остановилось.

После смерти

Франция (Париж).

—

Зловещим образом смерть режиссёра почти совпала с одной бюрократической перестановкой в далёкой заснеженной Москве: 26 декабря Филипп Ермаш оставил пост председателя Госкино. Его место занял Александр Камшалов — личность тоже не бесспорная, но сама по себе эта рокировка стала знаковой. Ни в каком смысле, новый глава упомянутой организации не играл в отечественном кинопроизводстве той роли, что его предшественник.

Синхронного шёл другой принципиально важный процесс: прежде общая проблема советской культуры состояла в том, что в её руководство шли на повышение чиновники из инженерных, железнодорожных и пожарных ведомств, а также, например, из региональных отделений управления внутренних дел. Это тоже стало меняться. На полгода раньше пост министра культуры оставил Пётр Демичев, химик-технолог по образованию.

Казалось бы, ещё недавно существовал негласный, а то и вполне официальный запрет на публичное упоминание имени Тарковского, но мир менялся, и новость о его кончине даже сообщили по советскому телевидению, правда, лишь 31 декабря, потому рядовые почитатели таланта просто не обратили на неё внимания в новогодней суете. Друзья же и знакомые отмечают, что неофициальные сведения долетели до Москвы почти сразу, 29-го.

1 января в газете Союза кинематографистов был опубликован некролог с удивительными словами: «После продолжительной, тяжелой болезни ушёл из жизни Андрей Тарковский — известный художник кино, народный артист РСФСР, член Союза кинематографистов СССР. Его творчество расцвело на родной земле — фильмы „Иваново детство“, „Андрей Рублёв“, „Солярис“, „Зеркало“, „Сталкер“ вошли в историю советского кинематографа как произведения масштабные, глубокие и новаторские — они отмечены печатью таланта и неповторимой индивидуальности… Творчество А. Тарковского неотделимо от кинематографа шестидесятых годов, от поисков и открытий последующих десятилетий. Обращение к опыту и урокам истории, к исследованию народных корней национального характера, к теме Великой Отечественной войны, трагическим размышлениям о судьбах мира, о будущем объединено в искусстве А. Тарковского стремлением к философским обобщениям, к гуманистическому осмыслению жизни. Последние годы — трудное, кризисное для него время — А. Тарковский жил и работал за пределами Родины, о чем приходилось думать с горечью и сожалением. С этим невозможно было ни согласиться, ни примириться. Ранняя смерть не дала возможности подвести окончательный итог его жизни и творческого пути, но память об Андрее Тарковском дорога́ для советского кинематографа, для его учеников и товарищей». Далее следуют подписи многих членов Союза кинематографистов и чиновников Госкино.

Комментировать эти слова можно долго. В них примечательно и то, что предельный творческий взлёт называется кризисом. И то, что кому-то «приходилось» сожалеть о судьбе режиссёра. И то, что, исходя из упоминания национального характера и военной истории, главные для Союза фильмы Тарковского — это «Иваново детство» и «Андрей Рублёв» — невзирая на судьбу последней картины. Собственно, лишь упомянутые две работы и относятся к кинематографу шестидесятых. Упоминание же «Зеркала», сделанного «вопреки», кажется просто нонсенсом.

Впрочем, это иллюзия — никакого нонсенса здесь нет. Повторим, мир менялся на глазах. И несколькими годами спустя не кто иной, как Ермаш будет рассуждать[1112] о «Зеркале» — той самой ленте, которую он чуть не погубил, для которой специально создал «пробный прокат», а потом велел забрать из кинотеатров «вследствие отсутствия зрителей» и вопреки распроданным билетам, исчезавшим из касс, хотя картину было запрещено упоминать в прессе. Что же скажет Ермаш? А вот что: «В конце июля 1974 года на студии состоялся первый просмотр „Зеркала“. Это был рабочий просмотр ещё на двух плёнках. Перед нами предстало зрелище необычайное, сотканное из почти неуловимых тончайших нюансов душевных состояний героев на фоне нашей почти уже прошлой жизни. Всех покорила Маргарита Терехова своим трепетным проникновением в хрупкий и мужественный одновременно образ матери. Невиданная до сих пор хроника, особенно измученные войной, но не останавливающиеся солдаты, которые тянут плот с орудием по бесконечной жиже лимана. Это была поразительная правда… А вот критика не воспользовалась случаем, чтобы воздать должное режиссёру. Запомнились только две статьи — [Майи] Туровской в „Литературной газете“ и [Юрия] Ханютина в „Комсомольской правде“. И ещё [Нея] Зоркая, которая всегда глубоко откликалась». Бывший глава Госкино называет не просто киноведов, а ближайших друзей и поклонников Тарковского, которые за свою привязанность к Андрею получили массу проблем, в частности, от самого Ермаша. Институт критики, как и всё кинематографическое сообщество, находился в тисках идеологии, цензуры и круговой поруки. И уж кто не имел права этим попрекать, так это упомянутый оратор.

Негативные отклики на фильмы режиссёра и, особенно, на «Зеркало», зачастую были вполне чистосердечными. Высказывали их в том числе и совершенно порядочные люди. Суркова в своей книге приводит историю о том, как картина не понравилась выдающемуся критику Виктору Дёмину. Кончаловский вспоминает, что лента не пришлась по душе ни ему, ни сопровождавшему его искусствоведу и сценаристу Алексею Гастеву. С другой стороны, на худсовете режиссёр Лео Арнштам — заметим, лауреат двух Сталинских премий — искренне отстаивал «Зеркало», выступая против ничуть не менее искренних и уважаемых коллег. Но именно он произнёс фразу, ставшую легендарной: «Я не могу понять, что происходит [на совете]?! Что непонятного в этом фильме?!»

В то время, важным признаком и даже атрибутом которого являлось Госкино под началом Ермаша, в упомянутой искренности нельзя было не сомневаться. Причём, вероятно, сомнений не могли избежать даже сами авторы суждений. Однако всё это тоже часть маршрута Андрея Тарковского. Тем не менее слова бывшего главы комитета подтверждают важный факт: он принял произошедшие перемены. Тогда как, например, его заместитель Борис Павлёнок в своём интервью[1113] XXI века будет настаивать, что спроса внутри страны не было: «Нам говорили, что мы недостаточно популяризируем фильмы Тарковского, мало их показываем. Но мы печатали по заявкам кинотеатров столько копий, сколько просили».

Важнейшая в идеологическом отношении организация «Совэкспортфильм» тоже вскоре прекратит своё существование. Ставка Москвы на неё была чрезвычайно высокой. Даже в 1990-м на обеспечение этого учреждения выделили без малого шесть миллионов долларов[1114], но уже 4 июня названного года и прервётся его долгая история. В упомянутый день будет издан поворотный закон № 1529-1 «О предприятиях в СССР», который ратифицирует независимую коммерческую деятельность. По тем или иным причинам — то ли из-за