и кроссворды, смотрела игровые шоу или занималась этим одновременно, постоянно заполняя свой разум числами, словами и какими-нибудь пустяками. Причина ее поведения была очевидна детскому психологу, которого она посещала вместе с родителями, но они не пытались что-то изменить. Существовали куда худшие способы борьбы с подобными травмами.

* * *

В марте у Алиссы Брайт состоялась первая выставка в чикагской галерее Давида Рубинштейна.

Несмотря на то что выставка была групповой, одноглазая художница привлекла куда больше внимания, чем другие, в первую очередь из-за интервью, которое она дала «Болд канвас», двум национальным газетам и многим периодическим изданиям в Аризоне, Миссури и Иллинойсе. В этих статьях внимание концентрировалось на личной трагедии женщины, а не на ее искусстве, и они не попали в семейный альбом.

Беттингер знал, что Алисса испытывает смешанные чувства по поводу внимания средств массовой информации. До некоторой степени пресса эксплуатировала ее физический недостаток, «убийства полицейских» (так пресса назвала события в Виктори) и, что хуже всего, смерть Гордона. Половина картин Алиссы была продана прямо на выставке, но этот небольшой успех почти не принес ей удовлетворения.

Они с Жюлем занялись любовью перед отъездом, но эта попытка получилась холодной, отстраненной и лишенной радости. Нос детектива заживал плохо, а правое ухо распухло после ударов, полученных от Доминика. Изменилось и лицо Беттингера, и способность Алиссы смотреть на него.

И они вернулись в Аризону.

* * *

В апреле сгоревшие тела Себастьяна Рамиреса, Маргариты Рамирес, Мелиссы Спринг и Пройдохи Сэма (которого на самом деле звали Реджинальд Б. Гаррисон-второй) обнаружили в сточных канавах на окраине Виктори, и в интернете появилось несколько фотографий. Жюль и Алисса никогда не обсуждали события, произошедшие в Виктори в день метели, и детектив не спрашивал жену, видела ли она те мрачные снимки.

Весь месяц Беттингер плохо спал, и основная часть его кошмаров имела отношения к его действиям, которые он никогда и ни с кем не сможет обсуждать.

* * *

В мае Давид Рубинштейн прислал Алиссе письмо по электронной почте, в котором попросил ее представить свои работы для выставки, где, кроме нее, будет всего один художник. Владелец галереи написал, что он заинтересован только в ее новых работах.

Появившаяся возможность вызвала у художницы внутренний конфликт. Она не знала, что́ ей следует писать. Две недели бесцельных попыток привели лишь к груде брошенных полотен, часть из которых Алисса уничтожила в припадке гнева.

Муж и жена лежали в комнате, где была зачата Карен, и разговаривали. Беттингер поднял вопрос о картинах и выслушал супругу, которая рассказала, как трудно ей снова заниматься искусством после того, как погиб их сын, а дочь стала незнакомкой.

— А ты пыталась перенести на холст часть того, что с тобой случилось? — спросил детектив у облака локонов, прижимавшихся к его обнаженной груди.

— Я не хочу изображать такие вещи — и идентифицировать себя с жертвой. Я не могу сосредоточиваться на дерьме типа «бедная я».

— Ты не такой художник — и не такой человек, — но ты полна гнева. Может быть, тебе следует выплеснуть это на холст.

— Гнев?

— То, что произошло с нашими детьми. С тобой. То, как некоторые критики пишут про твой глаз и про Гордона, словно они являются твоими хитроумными выдумками…

— Да пошли они!

— Скажи это своей кистью.

— Это как терапия искусством?

— Да. Не пытайся придумать концепцию, просто верь своей технике — а она у тебя фантастическая — и выпусти гнев наружу.

Беттингер хотел такие картины — быть может, даже нуждался в них.

Алисса поцеловала его в левое плечо.

— Я попытаюсь.

Через несколько минут художница вернулась в студию.

Жюль же открыл книгу, устроился поудобнее и стал читать про ковбоев, которые были гораздо глупее лошадей, на которых сидели. Через пару глав он ускакал так далеко, что ему это надоело. Беттингер зевнул, вставил закладку и выключил свет.

В три часа ночи его вырвал из кошмара теплый поцелуй в шею и кончики пальцев, ласкающих его налившийся кровью пенис. Алисса включила стоявшую рядом с постелью лампу, и они занялись любовью.

* * *

Отдельные светильники сияли рядом с каждой из двадцати двух новых картин, висевших на кирпичных стенах галереи Давида Рубинштейна в Чикаго. Восхищаясь работами, Беттингер застегнул пиджак коричневого костюма и подошел к бару. Сегодня вечером состоялось открытие третьей выставки Алиссы Брайт, ставшей для нее первой сольной. Новая серия картин, написанных маслом, называлась «Иссечения». Мрачное название, но не такое агрессивное, как первый вариант — «Кровопускание». Детектив оценил их очень высоко, но не мог долго на них смотреть.

— Три бокала шампанского, пожалуйста, — попросил Жюль.

— Конечно, мистер Брайт, — сказала стройная белая женщина, работавшая барменшей.

Она была не первой, кто называл Беттингера фамилией жены, но гордый муж лишь вежливо улыбался и не пытался исправить ошибку.

Три изысканных бокала были изящно расставлены на серебряной скатерти и наполнены шампанским.

— Благодарю вас, — сказал детектив, оставив на столике банкноту.

— Сэр… вам не нужно давать на чай.

— Мистер Брайт — ужасный транжира.

Жюль взял три бокала с шампанским и отвернулся от стола. Доходы от второй выставки существенно превзошли годовой заработок детектива, и хотя они с женой не считали себя богатыми людьми, могли теперь позволить себе недоступную прежде роскошь.

С бокалами пузырящейся жидкости в руках Беттингер подошел к Давиду Рубинштейну и Алиссе. Сорокасемилетняя женщина была в зеленом платье с единственной бретелькой, с ослепительной улыбкой на лице и в очках, одна из линз которых была черной. За ее обнаженным левым плечом висела картина со смутным демоническим лицом, написанным переливающимися красками и рассеченным при помощи канцелярского ножа.

Детектив протянул бокалы жене и древнему владельцу галереи.

— Я с нетерпением жду еще одну очень успешную выставку, — заговорил он.

— Надеюсь, что так и будет, — сказала художница.

— Совершенно точно будет.

— Слушайте мужа, моя дорогая, или я попрошу его надеть на вас намордник, — заметил Давид Рубинштейн, чьи манеры и сексуальные предпочтения можно было описать одним трехбуквенным словом. — Если только он уже этого не делал…

— Я — авторитетное лицо, — отозвался Беттингер.

Старик со слезящимися глазами, живущий в груди Алиссы, захихикал.

На свете не существовало звуков, которыми детектив наслаждался бы больше, чем этим чудовищным смехом своей жены.

— За третью и самую успешную выставку Алиссы Брайт, — сказал Беттингер, поднимая бокал.

Художница кивнула.

— Согласна.

Зазвенел хрусталь, и все трое сделали по глотку шампанского.

В кармане Жюля ожил сотовый телефон, но он не стал отвечать, предоставив сработать голосовой почте.

Две азиатки — вероятно, журналистки или просто