Все вместе они вышли в коридор и направились к одной из комнат напротив. Подойдя к огромной холодильной камере, располагавшейся у стены, «профессор» открыл металлическую дверцу и, засунув голову внутрь, стал сверяться с бирками. Удовлетворенно хмыкнув, выдвинул наружу носилки, на которых Максимов узнал вчерашнего утопленника.

— Вот, этот ваш, любуйтесь, — произнес старик и добавил: — Вы тут занимайтесь пока, а я пойду, у меня еще куча дел. Как закончите, шумните мне, Николаич я, — произнес он и вышел из комнаты.

Пузановский подошел к телу, взял его за руку и повернул ее таким образом, чтобы лучше была видна татуировка на плече.

— Ну, что скажешь, Лева? — спросил он.

Лева, скривив рот, подошел к телу, присел рядом на корточки, поводил подушечкой указательного пальца по татуировке и внимательно стал рассматривать ее. Через несколько минут достал из кармана широких штанов лупу и стал изучать татуировку через нее. Закончив, Лева встал с колен, засунул лупу в карман и, ничего не говоря, принялся с усердием, очень обстоятельно отряхивать штаны. Максимов и Пузановский удивленно переглянулись. Наконец, смахнув все видимые и невидимые пылинки со своих уникальных брюк, Лева выпрямился и с видом большого знатока, выдержав паузу, как настоящий артист, произнес:

— Безусловно, крайне интересная вещица и очень необычная задумка. Но доподлинно ничего сказать не могу.

— Совсем? — разочарованно произнес Максимов.

— Понимаете, это никакая не типичная татуировка и сработана она не профессионалом, хотя, — Лева почесал затылок, — стоит признать, и неплохим мастером, со своим почерком.

— Лева, ты уверен, что это не типичная татуировка? — с недоверием спросил Пузановский.

— Совершенно, — с вызовом глядя на Колю, ответил Лева.

— Но что вы думаете на этот счет? — не сдавался Максимов.

— Трудно сказать что-то определенное… могу лишь предположить… — Лева вновь почесал лысый затылок. — По общей стилистике могу примерно определить специфику.

— И?.. — нетерпеливо произнес Коля.

Лева снисходительно посмотрел на Пузановского и произнес:

— Возможно, человек, сделавший ее, имел какое-то отношение к органам или силовым структурам.

У Максимова от этих слов Левы вновь неприятно заныл больной зуб.

— Поточнее можно? — напрягшись, спросил следователь.

— Возможно, какие-то спецслужбы или спецподразделения… возможно… — хотел было что-то добавить, но, видно, передумал Лева и стушевался. — Ну, это уже вам виднее. Точнее сказать не могу, извините.

— Возможно, армия или флот? — предположил Максимов.

— Армия, ну, может быть, — неуверенно произнес Лева. — А флот — нет, вряд ли.

— А инкассатором этот человек мог быть? — внезапно спросил следователь.

— Инкассатором? — Лева вновь почесал затылок. — Инкассатором, пожалуй, вполне. Но вы понимаете, что человек, работающий, например, инкассатором, никогда не будет делать себе подобную татуировку. Это несколько иное… понимаете… образ жизни, что ли, — Лева старательно подбирал слова. — Чтобы сделать подобное, нужно жить этим… Ну как-то так. Не знаю, поняли ли вы меня.

— Да куда уж нам, — с усмешкой заметил следователь.

— Хотел еще попросить вас… — вновь произнес Лева. — Я с удовольствием познакомился бы с мастером, сотворившим это произведение. Если у вас будет такая возможность, был бы вам очень признателен.

— Я бы и сам с ним с удовольствием познакомился, — иронично произнес Максимов.

Следователь посмотрел на Пузановского. Тот внимательно слушал Леву и даже свой портфель с запасом провианта, который никогда не выпускал из рук, поставил на пол. Поняв, что из Лени больше выудить ничего не удастся, Максимов крикнул в сторону коридора:

— Николаич, принимай клиента взад.

Через несколько секунд в комнате появился Николаич в высоких резиновых перчатках.

— Так вы уже закончили? — спросил он. — А кто его забирать-то будет?

— Некому его забирать, — ответил следователь. — По крайней мере, пока.

— Вот оно! Вот это и есть то самое одиночество! — с профессорским видом, подняв указательный палец, произнес старик. — А то вот моя, бывает, разругаемся с ней, начинает на меня зудеть: «Вот уйду от тебя — останешься одиноким». А я ей: «Разве это одиночество? Это так, мелочь, временное затруднение». Одиночество — это вот у него, — он кивнул в сторону трупа. — Когда некому забрать из морга. Вот это я понимаю, одиночество! А все остальное — так, сущие пустяки, — вновь подняв указательный палец, закончил он.

— Ну, ты, Николаич, и юморист, — почесывая живот и сотрясаясь от смеха, произнес Коля.

— Какой же это юмор? — удивился старик. — Это сама соль жизни. Хотя без юмора в нашем деле никак.

— А я слышал, без этого дела, — Коля щелкнул себя по кадыку, — у вас никак.

— Нет, юмор в нашем деле незаменим. Без него на этой работе невозможно. Да у нас и так никто долго не задерживается, я вот один только третий десяток здесь разменял. Хотя нет, работал у нас Юрка Нестеров, лет десять, наверно. Но после одного случая ночевать в морге не смог и уволился.

— А что ж за случай такой, Николаич? — заинтересовался Пузановский.

— Да дежурил он как-то в ночь, вон в той комнате сидел, — тот указал пальцем в сторону комнаты напротив, — где я давеча по журналу сверялся. И слышит вдруг, как будто кто стучит в холодильнике. Ну, он подошел, а оттуда стук и мат трехэтажный доносится, он и открыл дверцу.

— И что? — недоуменно произнес Лева.

— Да ничего. Алкаша приняли за мертвого. Не подавал признаков жизни, вот его и привезли к нам, а он в холодильнике-то и оклемался.

— А с Юркой что? — не унимался Лева.

— Так Юрке-то хоть бы хны, но вот его нервная система восприняла данный эксцесс иначе. В морге ночевать он больше категорически не мог. Ну и в следующем месяце принес обходной.

Выйдя из морга, Лева быстро распрощался и убежал, а следователь и Пузановский решили постоять и подышать в тени деревьев. После дурного запаха морга вдыхать свежий уличный воздух было особенно приятно.

— Семен Евгеньевич, тут за углом продовольственный, я мотнусь быстренько? Может, там сарделечки завезли, так я возьму полкило, а то мне сейчас к Гришке ехать, и я боюсь, на обед не успею.

Максимов посмотрел на Колю.

— Коль, так у тебя вон полный портфель харчей, куда тебе еще сарделечки?! — изумился он.

— Так это на обед, а тут до обеда еще времени о-го-го сколько. Семен Евгеньевич, — Пузановский звонко похлопал руками по животу, — во мне ж почти сто тридцать килограммов!

Максимов не обратил внимания на последнюю фразу Коли, прислонился к дереву и стал рассуждать:

— Ох, нехорошее у меня какое-то предчувствие, — уныло произнес следователь. — Все больше и больше не нравится мне это дело. — Он посмотрел на Пузановского. — Вот давай прикинем, что мы имеем. Первое. Человек пропал, убит, а его до сих