Какого лешего он звонит мне ночью, даже спрашивать не буду.

– Говори. Нарыли чего?

– Да, есть кое-то. Максим, айтишник наш бывший объявился.

– Дальше. Что узнал?

– Ничего хорошего. Машина сбила его вчера. Поломанный весь лежит. В реанимации. Вряд ли выживет.

Сжимаю зубы. Черт. Не успели. Что-то подсказывает мне, что не зря на него машина наехала именно сейчас.

– В сознании?

– С утра еще был, но он вообще никакой лежит. Не говорил даже, когда я подходил к нему.

– Адрес.

– Что?

– Адрес говори, где он, и имя полное, живо!

– Первая областная больница, Максим Никифоров.

Отключаю телефон, на ходу машину заводя. Я должен узнать правду, пока этот гребанный компьютерный червь копыта не откинул.

Ксива и громкая фамилия открывают мне двери реанимации даже в два часа ночи. Я вхожу в его палату тихо, стараясь привлечь меньше внимания. Подхожу ближе к кровати, сдерживая себя как только можно.

Максим лежит под аппаратами, но дышит сам. Пока дышит. В том, что ему помогли на машину наскочить, даже не сомневаюсь. Такой молодой, кажется, ему и двадцати пяти еще нет. Светловолосый и худощавый, наверняка и спит в обнимку с компом.

Парень открывает глаза, как только меня видит, и в них я ужас неподдельный читаю. Мне нравится его реакция, вот только этого мало.

Беру осторожно капельницу, введенную в его вену, и маску кислородную снимаю с его лица.

– Ну привет, Максик. Давно не виделись.

Парнишка хрипит лишь в ответ, хватая ртом воздух как рыба.

Я вытаскиваю упаковку с новым шприцом из кармана и воздух в него набираю до краев. Пережимаю капельницу и запускаю прозрачные пузырьки туда, показывая свою манипуляцию айтишнику.

– Если этот воздух попадет тебе в кровь, ты сдохнешь от остановки сердца в течение двух минут. Тихо-тихо, ты чего так всполошился? Спокойно. Я задам пару вопросов, а ты честно ответишь на них. Выложишь все, что знаешь. После я уйду. Ты меня понял?

– Д…да.

Максим дрожащими пальцами кулаки сжать пытается, вот только нет у него сил даже на это.

– Фото как моя жена изменила мне были поддельными. Ты их стряпал?

– Да. М..модель. Модель подобрали…такую же. Похожую максимально сделал…из комбинированных фото женщины…и жены вашей.

– Молодец, вот видишь, как мы хорошо работаем.

Я говорю это, и двумя пальцами капельницу его сжимаю, не пуская воздух в организм паренька.

– Кто анализы мои подделал, трижды. Тоже ты?

Кивает молча.

Едва ли сдерживаю себя, чтобы этой самой капельницей его не задавить прямо тут, но прекрасно понимаю, что он лишь исполнитель. Настоящая мразь на ним стоит.

– Кто твой заказчик? Кто тебе заплатил за это?

– Не знаю…

Отворачивается, но я хватаю его рукой за лицо побитое, и на капельницу, полную воздуха смотреть заставляю, подношу ее вплотную к его глазам.

– Еще раз соврешь мне, сдохнешь прямо тут! Шевели мозгами! До утра не доживешь, и не повяжут меня, уж поверь. Говори, сука, кто это был, не то клянусь, я пришибу тебя.

Страх в глазах этого айтишника, наконец, начинает работать на него. И это то, что мне надо.

– Женщина была, деньги мне переводила. Не знаю…я не знаю фамилии! Только имя. Ева.

Бросаю капельницу на пол и отпускаю Максима. Он и так инвалидом останется после этой аварии. Пусть живет, если это можно назвать жизнью, в чем я сильно сомневаюсь, судя по его перебитому в трех местах позвоночнику.

Выхожу из палаты. Сам не замечаю, как смеяться начинаю. На кого угодно бы подумал, сотни вариантов было, врагов по самое горло в бизнесе, но нет, блядь! Ева это была, она мать ее, на мое самое святое покусилась.

Уже через час я стою у ее двери, своим ключом открывая. Застаю эту суку в постели в каким-то упырем.

– Подъем, тварь!

Ногой пинаю ее кровать, от чего она быстро вскакивает и протирает глаза. Хахаль ее тоже просыпается, недовольно вякая в мою сторону.

– Какого хрена, мужик?!

– Пасть заткни. Еще хоть слово вякнешь, ляжешь тут навек.

– Марат? Господи, Маратик, что ты тут делаешь?

– Манатки пакуй. Ты уезжаешь.

Глаза Евы становятся больше. Она быстро набрасывает халат и ближе подходит.

– Не поняла, куда? Мы что, куда-то едем?

– Ты едешь. В колонию, оставляя тут все свои счета с моими деньгами.

Брюнетка непонимающе глазами на меня хлопает, а мне хочется закопать ее живьем.

– Ты с ума сошел, Марат? Какая колония, ты как говоришь со мной?

Сам не замечаю, как моя рука на ее глотке оказывается. Сжимаю сильно, и мне это нравится. Задавить ее мало.

– М…марат, п…пусти! П…усти!

Ева хрипит и до крови впивается когтями в меня, а я ладонь разжать не могу.

– Ты, сука, меня жизни лишила, ты заставила меня в ложь собачью поверить с помощью прогнившего айтишника, потерять и жену и ребенка! Как мне еще говорить с тобой?!

Вижу прекрасно, как что-то в ее глазах меняется. Понимание приходит. Знает она прекрасно, о чем я говорю. В руку мою сильнее впивается. Змея подколодная. Хрипит только, я не даю ей сделать и вдоха. Не хочу, чтоб эта тварь ходила по земле.

– Марат, пож…алуйста…Я люблю тебя! Только тебя, слышишь? Эта простушка не пара тебе, она изменяла тебе постоянно, я не могла стоять в стороне!

– Если еще хоть слово вякнешь, я прирежу тебя прямо тут, ты меня знаешь.

С огромным трудом отрываюсь от нее, пальцы разжимая, после чего Ева отчаянно хватается руками за шею, сваливаясь на колени.

– Значит так, прямо сейчас ты идешь в ментовку и пишешь чистосердечное о том, как подделывала документы, проводила махинации со счетами, и самое красивое – организовала наезд на айтишника, с которым тоже спелась. Если уже сегодня до обеда я не увижу тебя в СИЗО, я найду тебя, вывезу в лес и закопаю живьем. Я не шучу, сука. Я вырою тебе яму глубокую, и сырой землей забросаю, пока ты не сдохнешь прямо там за то, что с моей семьей сделала. Я ясно выразился?

– Марат, нет…умоляю…

– Время пошло.

Отцепляю ее руку от себя и выхожу из квартиры, слыша истошные проклены. Не денется она никуда, за все ответит, а если не захочет сидеть за решеткой, у меня в багажнике лежит отличная лопата. Сама себе будет яму рыть.

Вроде же нашел суку, однако на душе все равно хреново. Жену и потерянное время мне никто не вернет.

Кажется, что я живу уже в больницах, вот только пациентка, которая сидит в дорогой палате частной клиники, желает меня видеть меньше всего на свете.