Из-под елки опасливо выглянул знакомый толстый кот, уставился на Мурку и вопросительно муркнул. Мурка присела и сказала:

– Даже не показывайся. Тут ходит кто-то плохой и обижает кошек. Понял?

Кот опять муркнул, скользнул обратно под елку и аккуратненько пробрался под соседнюю елку, потом дальше – Мурка надеялась, что у него хватит ума долго не появляться на открытом пространстве.

– Ты с ними разговариваешь, будто они правда все понимают, – сердито сказала Янка. – Сколько можно жить в сказках?

– Я не знаю, понимают или нет. Главное, что я их понимаю.

Мурка молча прислонилась лбом к Янкиному мягкому плечу. Так она даже к матери никогда не прислонялась… Мать. Ах, да. Она покосилась на листовку:

– Так зачем они тебе бумажку-то всучили?

– Приглашают. «В обитель». – Янка отпустила Мурку и посмотрела на Свирь, вздрогнула.

Мурка тоже посмотрела: серая река, и что? Да чего же так боится Янка? Воды? Рек? Чего ж бояться? В тишине было слышно, как в берег тихонько плескались мелкие волны. Янка поежилась и потянула ее прочь по тропинке вдоль елок:

– Пойдем скорей к Шведу, мне без него тут как-то не по себе… Будто кто-то в спину смотрит. А бумажка… – Она повертела перед глазами розовый неряшливый листок с кривыми сердечками: – «Бог любит тебя». Ну-ну. В общем, это вроде как пропуск. Пожалуй, нас по этой бумажке в монастырь-то проще впустят и примут доброжелательно, правда ведь?

3

В машине стало немного легче: скорей уехать отсюда! Серый день бессолнечным высоким небом залег над дорогой и не шевелился. По сторонам проматывалась зеленая, в клочках ольхи и малины, лента елок, сосен, берез, и все казалось, что в кустах и за толстыми стволами сосен прячется кто-то в темно-зеленой и черной рванине, кто-то, у кого, наверное, страшная черная рыбья морда с крохотными глазками… Так, прекратить. Ишь, нервы разошлись? Да ну? Нет никаких нервов!

Когда наконец выехали с грунтовки на шоссе, Швед так быстро набрал скорость, будто тоже хотел скорей убраться подальше. Справа лес далеко отступил от дороги, освободив широкую, сорную полосу кустарника, куч бурелома, болот, буераков, над которой громадными шагами шла ЛЭП и тащила, продергивая сквозь пасмурный воздух, бесконечные, тяжело провисающие в промежутках пустоты черные провода.

Мурка написала Мите, что все в порядке, прибавив пару фоток Свири. Митя ответил, что у него тоже все хорошо, и перевел денежек: «за рококо – 2 шт. и ар-нуво – 1 шт.». Деньги – это было так важно, что их прибавление радовало ее нервную систему: прошедшая зима, хоть отец и присылал за учебу и по мелочи, была нищенской. До Мити. Митя – не просто помог, он – спас. Митя – добрый и самый любимый енотик. Мурка задумалась, а как бы отблагодарить Митю: пойти в Эрмитаже статуи амуров для него порисовать? Хотя, если судить по сокровищам в Митиной квартирке, он больше любит пейзажи. Северные. Ну, и натюрморты с дохлыми зайцами…

Подняла глаза от телефона – и оказалось, что они въезжают в какую-то цивилизацию, прущую из ольхи ржавыми баннерами, заправками, магазинчиками, дощатыми сараями, зеленоватым стеклянным кубом ресторана и чеховской скукой. На светофоре, нелепо торчавшем из обочины так, будто он заблудился, пришлось остановиться. Мимо, даже не покосившись, протрусила кудлатая и плешивая, адских размеров дворняга.

– Ой, – сказала Янка. – Она правда с корову размером, или мне кажется?

– С бегемота, – буркнул Швед, сделав усталое лицо. – Ну что ты, Яночка, в самом деле? Обыкновенная собака.

Мурке подумалось, что Шведу в присутствии Янки очень легко быть мужественным, сильным и безупречным. Один только великолепный разворот плеч и низкий бархатный голос чего стоят. А может, Янка, подавая такие «очень женские» реплики, похожие на пас, умно подыгрывает Шведу, помогая ему выявлять его мужскую суть и гордиться собой, ничем не рискуя? Защитник и добытчик, стальные мускулы, холодный ум? Силач могуч и горяч? А вот интересно, стала бы сама Мурка хоть кому-нибудь так подыгрывать, пусть даже из любви? Вряд ли. Весь этот театр страстной любви – не для нее. Тогда что же, значит, она не имеет никаких шансов для любовных переживаний? Для обычных, простых и радостных отношений, глуповатой влюбленности, нежного смеха, мужского покровительства? У большинства ровесниц, симпатичных, конечно, давно были парни, с которыми можно было разыгрывать любовные представления. Или в самом деле проживать что-то такое, духовное и биологическое одновременно. Реализовываться в качестве самочки. Выдумывать себе возлюбленного или в самом деле влюбляться. Просто держаться ладошкой за широкую ладонь парня и прислоняться к его плечу. Наверно, это приятно. Но Мурка больше тосковала о цепкой Васькиной ладошке, маленькой и часто липкой от ирисок, за которую она протащила его за собой сквозь одиннадцать лет его детства. Васька иногда упирался, но, маленький, младший, мягкий, – преданно и послушно следовал за ней. Да он вообще с младенчества вцепился в нее, как детеныш шимпанзе в свою мамку. Иначе было никак. Мурка привыкла верить в себя и твердо знала, что нянька, защитница, командир и решательница всех проблем – она сама.

Как же теперь, если в самом деле понадобится приноровиться к парню – что, влюбиться?! В кого?!! Зачем?! – надо будет подстраиваться? Вот как Янка, с чудесной улыбкой точно подбрасывать в воздух невидимых нежных птичек, чтоб парень мог метко попасть в них стрелой? Притворяться слабой и наивной? Зависеть? Ну уж нет. Так: никакой суматохи и девчачьих нервов. Все, чего бы ей ни захотелось от мужчин, она возьмет сама. Потому что кроме пола, в ней есть способности, талант и разум. Есть дар. Она наполнена своим талантом по самую макушку, и это делает ее неуязвимой. Она сама способна дарить. А вот брать – это зависимость, конечно. Мурка не хотела зависеть. Ни от кого. Никогда. Она улыбнулась, наслаждаясь мятной и сладкой беспредельностью своей свободы.

– Кошка, – проницательный взгляд Шведа настиг ее через зеркало заднего вида. – Ты чего улыбаешься, будто пантера, сожравшая штук пять нежных ягняток?

– Размышляю о вечной женственности. Янка! А ты бы хотела родиться мужчиной?

Янка повернулась:

– …Чего? И волочить на себе все эти мужские гендерные стереотипы? Ой, нет. Швед, а ты? Хотел бы – наоборот?

– Девки, я вам завидую, это факт, потому что по нашим временам вы куда свободнее. Хочешь, сама себе статус добывай, реализовывайся; хочешь – вкладывайся в подходящего мужика. Что рискованно, конечно… Да правда, свободнее, даже в ерунде: хочешь – джинсы носи, хочешь – кружева…

На промелькнувшей справа остановке стояла девочка Эля. Белая блузочка без рукавов, серый пионерский галстук, юбка в складку – и прозрачный белый взгляд, жадно и страшно стегнувший Мурку по глазам. Она вжалась в сиденье. Потом все же оглянулась: остановку уже почти скрыла крапива на обочине и ствол старой березы, и никого вообще на остановочной площадке не было. Привиделось. Ну да: галстук-то пионерский серым был на фотографии. На самом деле должен быть красным… Блин, да какой галстук! Какая Эля?! Мерещится?! Ее слегка затошнило, а в животе что-то больно съежилось. Вот так и сходят с ума? Ну ладно, а с чего вдруг – мерещится? Что сейчас не так в ее уме, какая трещина его расколола, чтоб пролезло это видение? Мурка где-то читала, что мозг постоянно создает ложные образы, чтоб заполнить пробелы в восприятии реальности. И если повреждена передняя кора, мозг будет путать реальность и фантазию. Может, у нее из-за игр в Ваську уже эта самая кора и распадается? Кора… Кора у дерева – это защита, если в ней трещина, дерево заболеет… Блин! Она-то – не дерево! Так, спокойно. Надо вспомнить, какая Эля ей примерещилась, черно-белая, как на фотке, или цветная… Вроде серая…