Швед взглянул, усмехнулся.

– Настоящее народное искусство я люблю, – задумчиво сказала Янка. – Любое. Хоть наше, хоть, скажем, марокканское. В нем есть жизнь.

– Когда его немного, конечно, – добавил Швед.

– Да, – подумав, согласилась Янка. – Подлинное народное искусство: ну, прялки всякие расписные, горшки с орнаментом, вышивки – да это просто крик души человеческой из мрака нищеты и невежества. Но вот все эти сегодняшние поделки-подделки… Может, дело в том, что нам противен шаблон? Серийность?

– Мы все созданы по шаблону, – мрачно сказала Мурка. – Ограничение в самом ДНК. Природа выживает по шаблону. Люди не тупые, Швед. У них просто никогда не было шанса делать то, чего бы они хотели делать на самом деле. Потому они ничем и не сделались.

Швед нахмурился:

– Но они даже не ощущают, как рутина перемалывает и поглощает каждый их день!

– Откуда ты знаешь?

– Ты защищаешь дураков, что ли?

– Нет. Но ведь не сам дурак выбрал это – быть дураком. Его таким сделали. Гены и общество. И все, что у него есть – это тоска, – Мурка с трудом подбирала слова, чтоб выразить слишком грустную, слишком взрослую мысль. – Наверно, все люди чувствуют, что их жизнь может быть лучше. Но переход на следующий уровень… Слишком труден. Большинство упирается в потолок и сдается, даже не попытавшись поискать в нем дыру наружу и вверх.

– Я тоже не верю, что люди так уж беспросветно тупы и глупы. Не развиты – это да. Тем сильней их тоска, пожалуй, – задумчиво сказала Янка. – Художник может противопоставить смерти искусство, а чем защитится от нее, скажем, официант, продавец, дворник? Наверно, чем ниже потолок, тем он непреодолимей. Обыкновенных людей только шаблон жизни и утешает: вырасти, жениться, нарожать детей.

– Скучно ведь, – сказал Швед.

– А может быть, просто страшно, – пожала плечами Мурка, думая о бабкиной игре с манекеном в пыльном парике, о том, как она покупала платьица и конфеты умершей дочери. И никого близкого в жизни, кроме манекена. – Чтоб понять жизнь и то, что она короткая, надо посмотреть в глаза смерти. А это жутко – признать, что сам умрешь. Что впереди мало времени. И потому либо быстро что-то делай, либо потом в немощи старческой до последнего дня жалей об упущенном. Слишком жутко. Легче спрятаться за шаблон и притвориться, что все в порядке. Играть в куклы дальше.

– Вот я тоже так думаю, – поежилась Янка. – Тут каждый день как подарок, столько всего, успеть бы, а они… Мне, в общем, не нравятся те, которые себя обманывают и живут так, как будто бессмертны и их кукольная жизнь никогда не кончится. Но ведь это их выбор.

– Их выбор на самом деле – страх, – сказала Мурка. – Каждый ведет свою собственную войну с этим страхом, – кто-то невыносимо взрослый говорил за Мурку. Кто-то, кто пережил бесконечно длинные зимние ночи, ночи одиночества, ночи смертной тоски по Ваське и жуткого сыпучего шороха в заколоченной комнате. – Я. Ты. Жизнь как таковая – ужасна, потому что от нее все умирают. И мы изо всех сил создаем свои выдумки, чтоб от нее, настоящей, отгородиться. Ты ж на этом деньги зарабатываешь?

– Неприкрыто, – кивнул Швед. – Утешение как есть. Жить в красивой картинке куда как легче и приятней, чем в настоящем мире, нет?

– Может, у каждого из нас своя такая картинка, – сказала Янка. – Ну и что. Это не повод считать дураками тех, у кого краски для картинки попроще.

Швед нахмурился:

– Да я не заносчив, но… Мне противно и скучно все плоское, пошлое, бессмысленное. Ненастоящее. Вот и все.

– Вы избалованы тусовкой, – Мурка, соблазнившись на миг, когда солнечный луч нечаянно осветил темно-красные глубины сиропа, взяла баночку с клубничным вареньем, но разглядела темные дохлые ягодки и вернула на поднос. Опять обманка: живое не сделать бессмертным. – В вашей творческой и псевдотворческой среде водятся личности поярче. Не такие скучные.

– Это на первый взгляд. Ты хорошо сказала: «псевдотворческая среда». – Швед отвернулся от толпы и кивал сам себе, глядя внутрь полной душистого чая чашки. – Так и есть, псевдотворчество: реализация нервных инстинктов, психический зуд, версификация версий одного и того же всем надоевшего старья. Скучно.

– Я боюсь этой же ловушки: рисовать как все. Жить как все. – Мурка посмотрела в свою чашку: там, в золотом дымчатом водовороте, как в танго, кружились и любовались друг другом чаинки и крошечные лепесточки клевера. Интересно, там у Шведа в чашке такое же танго? – Но как нарисовать то, чего никто еще не рисовал?

– А ты зачем вообще рисуешь? – спросила, нахмурив нежные брови, Янка. Глаза у нее стали темные, серьезные. – Разве фот не сделает картинку лучше?

– Не фот картинку делает, – Мурка покосилась на фыркнувшего Шведа. – А фотограф. А зачем рисую я… Ну, это не просто зуд психики, не просто сублимация – с точностью следовать сладким линиям и подбирать цвета, а…

– Должна быть идея? Смысл?

– Смысл, наверно, в самой жизни. Рисунок, да и фотка – это попытка остановить жизнь. Вернее, увернуться от смерти. А идей у меня нет. Только чутье: чтоб найти, где дыра в потолке. Чтоб вылезти вверх и наружу.

– И посмотреть, что там? – Янка посмотрела вверх, на потолок веранды. Наклонилась и выглянула наружу, в небо.

– Посмотреть? Да. И забрать себе, – созналась Мурка, тоже поглядев в небо.

– Жадина, – нежно сказал Швед. – Да ведь мы все ищем эту дыру, а через нее нашариваем новое. Новый взгляд, новые мысли… Мало кто способен сделать что-то такое, чего до этого никто не делал. А те, кто способен – почти всегда не успевают, – он допил чай и шумно вздохнул. – Жизнь-то вот как чай, на один глоток, если честно-то… Уж больно коротка.

– Ну да, вечности у нас нет. А ты способен увидеть такое новенькое, чего другие не видят?

– Ой, редко, – грустно сознался Швед. – Еще реже я успеваю это сфотографировать. Но ты… Ты, Кошка, как будто открываешь мне эту заветную дверь. Когда ты в кадре, что-то происходит. Иногда.

1

Вечер на опустевших берегах Свири был тих – и тем прекрасен. В небе расстилалось золото и жемчуга, а в реке все это отражалось сквозь серебряную патину. Волны плескались и каждый миг образовывали на поверхности новую непостижимо сложную мозаику золотых, серебряных, жемчужных и синих рефлексов. Синих – это Янка успела купить себе бусики и шикарный темно-синий сарафан с вышивкой, нарядилась, распустила копну волос и, мозаикой отражаясь в мелких волнах, бродила по камешкам вдоль кромки воды, а Швед благодушно ее фотографировал.

Мурку псевдонародные наряды не привлекли – она тосковала по серебристому платьицу для выпускного, которое так и осталось лежать в коробке. Но, может быть, в августе, после зачисления…

Когда Швед пригнал машину к домику, она вытащила из свой сумки футболку и Васькины старые шорты – чем проще, тем лучше. И, конечно, на сердце легче, когда вместо нее во всех зеркалах и окнах отражается Васька. Еще вытащила прихваченные «в путешествие» альбомчик, коробочку акварельки и пару кисточек, и теперь сидела с ними на мостках у бани, далеко выходящих в реку. Толстый полосатый кот, не отходивший ни на шаг, аккуратно поджав лапки в белых носочках, мурлыкал рядом. Иногда переставал, неодобрительно поглядывая вниз сквозь щелки мостков, если волна в темноте под мостками вдруг слишком громко всплескивала. Потом проверял взглядом Мурку и снова начинал мурлыкать.