Тут в разум опять вплыл густой, немного самодовольный голос Шведа:

– …мне и так хорошо, и груз социального лидерства меня не гнетет. Потому что я занят реальным делом и творчеством, а не мамонта добываю. Но если честно… Я б хотел родиться не важно кем, парнем или девкой – лишь бы в другое время, – он сосредоточенно довернул руль на сложном повороте. – Чтоб и в мужиках, и в девках попросту было больше хорошей человечности. Вот как в тебе, Янка, или в тебе, Кошка.

– Человечности, – старательно, как первоклассница, повторила Мурка, чтоб скорей забыть про серый пионерский галстук и прозрачный взгляд. – Хорошей…

– А еще с девчонками проще общаться. Можно говорить нежности… – улыбаясь, наморщил переносицу Швед. – Я, конечно, помню, что вы девки, потому что у вас круглые попочки и впереди тоже… такое все красивое, – он медово покосился на Янку, – тут уж против природы не попрешь, но у меня в душе… Там, глубоко, где пол уже не дает о себе знать, вы уже и не девки, а… А две такие теплые нежные свечечки, которые нужно защищать от ледяного ветра жизни, – он немного смутился, но продолжил: – Потому что мир жесток, вокруг полно не людей, а черт знает кого. В гендерные игры можно играть только с равными, поняла, Кошка? – Он глянул ей в глаза через зеркало заднего вида абсолютно серьезно. – Не вздумай крутить попочкой перед всякими гиббонами. Ты просто недооцениваешь их вонючесть… Хотя ты и не будешь. Ты… Ты гордая. И непоправимо умная. Я даже не представляю пока парня тебе под пару.

Они съезжали к Свири. Сквозь сорные деревья мелькнула серая водяная гладь: ну вот, сейчас они пересекут еще одну водную границу. Широкая какая… Даже, пожалуй, в этом месте пошире Невы будет. Петербург, казалось, остался не в трехстах километрах, а на другой планете.

– А мы тебя никому и не отдадим, – добавила Янка. – Ты слишком хороша, чтоб отпустить тебя в этот житейский, половой, тупо социальный пул. Шоколадку хочешь?

– Нет. Лучше мятный леденец. – Они проезжали по ни на что прежде виденное не похожему сооружению советской архитектуры: бедные башенки, странная топология, гербы с серпом и молотом, убитый асфальт. Вдруг внизу на страшной глубине открылся судопропускной канал и там – громадная зеленая самоходка с математически правильными барханами белого песка и мелкими-мелкими человечками за чисто промытыми, сверкающими окнами рубки – и тут же все скрыло бетонной стеной. – Это где мы? Это что? Там судно было внизу!

– Это плотина, – удивился Швед. – Верхне-Свирская ГЭС. Ну да, судно. С песком. Я мельком тоже видел. Мурка, ты мне зубы не заговаривай! Будешь слушаться или нет, вредная девчонка? Не вздумаешь от нас сбежать к какому-нибудь прохиндею озабоченному?

– Пока не вздумаю. Вы – пока что самая интересная страница в книге моей жизни.

– Ну, спасибо! – ухмыльнулся Швед. – Да знаешь, ты для нас тоже не картинка из раскраски, правда, Янка?

– Правда, – Янка тоже улыбнулась, но грустновато: – Ты – наша на каком-то очень глубоком уровне. Своя насквозь. Даже… Мне все кажется, ты – моя сестричка… Такая девочка из сказки. Поэтому я тоже не хочу, чтоб парни к тебе лезли. Я не то чтобы ревную… Просто тоже не хочу, чтоб жизнь причинила тебе вред.

– Ок, ладно, я вас поняла.

– Да ты сама себя еще не поняла, – хрюкнул Швед. – Например, по твоей инсте и не понять, мальчик ты или девочка. Временами мне кажется, что ты сама этого не понимаешь.

– Да понимаю, конечно! Только все никак не смирюсь, что выбора нет. Жаль, что нельзя прожить только человеком. А не отыгрывать женскую биологическую роль.

– По-моему, ты как раз и живешь – только человеком, – засмеялся Швед. – Это я в тебе и ценю. Ты свободна, Кошка, вот просто как никто из всех моих знакомых. Так что не морочь себе голову и делай, что хочешь. Играй, пока можешь.

– Лучше всего было бы вовсе не иметь тела. Быть чистым и бессмертным разумом, – буркнула Мурка. – Какой-нибудь квантовой бессмертной системой, как в фантастике.

– Да что ж мы можем без тела? – фыркнул Швед. – Мы – тела, мужские или женские, это всю нашу жизнь и определяет. Никуда не денешься. Реальность. Что тут впустую философствовать? С биологией не спорят. Только в юности можно поэкспериментировать, кого влечет, конечно, а потом-то природа все равно свое возьмет. От нее не увернешься.

– Да, все кончается смертью. – Мурка смотрела на Свирь. Они пересекали еще одну широкую, стальную под серым небом водную границу, и ей опять сделалось не по себе, будто это не Свирь, а Лета. – И жизнь короткая.

Швед пожал плечами:

– Если б я мог это изменить, я б боролся. Но я могу только выжать из своей биологии все удовольствия, а неприятные стороны, если с ними не справиться, – игнорировать.

– Типа «никто никогда не умрет»?

– Нет. Это глупо. Типа «лови день».

– Вы слишком серьезно к этому относитесь. – Янка протянула Мурке круглую жестянку с леденцами. – На самом деле и в биологии полно веселья. Надо лишь поймать волну… Ой… Вау! Вот это да! Вот это пространства! Сколько воды-то! Ой, какая ж там темнотища на дне-то, наверно… Как глубоко там…

Перед ними открылась сверкающая, серебряная ширь водохранилища. Далеко-далеко-далеко на другом берегу зубчатой черной кромочкой выставлялся над водой лес. Они пересекли очередную водную границу. Швед осторожно съехал с дороги к белому штыку какого-то бедного советского памятника:

– Ну, вот мы и на другом берегу… Янка, я хочу пофоткать эту воду и… И еще хочу бутерброд. То есть два бутерброда.

Мурка опасливо вылезла из машины. Под ногами захрустели мелкие камешки. На маленькой стоянке никого больше не было. Сыро пахло лесом, мокрыми камнями, водой – северным летом. Небо как будто стало ниже, тяжело прихлопнуло оставшийся в прошлом заречный пейзаж, потемнело. Наверно, будет дождь? Пока Янка доставала термос и припасы, а Швед возился с дорожным фотоаппаратом, Мурка подошла к белому штыку на постаменте и прочитала: «Памятник гидростроителям». Мимо проехал грузовик с карельскими номерами. Она, скучая, проследила его взглядом и заметила на обочине километровый столбик: на синей табличке цифра «1». Начало дороги. Она оглянулась: берег, с которого они приехали, показался таким обжитым и безопасным, что захотелось вернуться.

Ну уж нет. Спокойно. Надо все выяснить. И жить дальше.

1

Речка широко шумела на перекатах. Зудел комар. Солнышко бледным привидением порой показывалось в сером слое сплошной облачности, но проткнуть его лучами было не в силах. Хотя при этом рассеянном, жемчужно-сером свете без резких рефлексов снимки получались глубокие, полные мрачных цветов северной природы: зелень ольхи, сырое серое дерево, почти черные ели, серебро плещущей воды.

– Так с отцом и не разговаривала больше ни разу? – спросил Швед, принимая из ее рук тяжелый объектив и укладывая в кейс. Уложил в соседний кейс камеру, все закрыл, набросил сверху пледик, закрыл багажник. – Я вот все думаю, а если б мне папаша так сказал: мол, все, не мой, вырос – и вали…