Все громко рассмеялись и выпили за гибель короля Якова с ещёбольшим энтузиазмом, поскольку тост был неофициальным. Затем дон Эстебан,беспокоясь за судьбу отца и помня, что страдания его затягивались по мере ихзадержки здесь, поднялся и объявил, что им пора возвращаться.

— Мой отец торопится в Сан-Доминго, — объяснилюноша. — Он просил меня прибыть сюда только для того, чтобы обнять вас,дорогой дядя. Поэтому прошу вашего разрешения откланяться.

Адмирал, разумеется, не счёл возможным их задерживать.

Подходя к верёвочному трапу, Блад тревожно взглянул наматросов «Энкарнасиона», которые, перегнувшись через борт, болтали с гребцамишлюпки, качавшейся на волнах глубоко внизу. Поведение гребцов, однако, невызывало оснований для беспокойства. Люди из команды «Синко Льягас», к счастьюдля себя, держали язык за зубами.

Адмирал попрощался с Эстебаном нежно, а с Бладом церемонно:

— Весьма сожалею, что нам приходится расставаться свами так скоро, дон Педро. Мне хотелось бы, чтобы вы провели больше времени на«Энкарнасионе».

— Мне, как всегда, не везёт, — вежливо ответилБлад.

— Но льщу себя надеждой, что мы вскоре встретимся,кабальеро.

— Вы оказываете мне высокую честь, дон Мигель, —церемонно ответил Блад. — Она превышает мои скромные заслуги.

Они спустились в шлюпку и, оставляя за собой огромныйкорабль, с гакаборта которого адмирал махал им рукой, услыхали пронзительныйсвисток боцмана, приказывающий команде занять свои места. Ещё не дойдя до«Синко Льягас», они увидели, что «Энкарнасион», подняв паруса и делая поворотоверштаг[46], приспустил в знак прощания флаг и отсалютовал импушечным выстрелом.

На борту «Синко Льягас» у кого-то (позже выяснилось, что уХагторпа) хватило ума ответить тем же. Комедия заканчивалась, но финал её былнеожиданно окрашен мрачной краской.

Когда они поднялись на борт «Синко Льягас», их встретилХагторп. Блад обратил внимание на какое-то застывшее, почти испуганноевыражение его лица.

— Я вижу, что ты уже это заметил, — тихо сказалБлад.

Хагторп понимающе взглянул на него и тут же отбросилмелькнувшую в его мозгу мысль: капитан Блад явно не мог знать о том, что онхотел ему сказать.

— Дон Диего… — начал было Хагторп, но затемостановился и как-то странно посмотрел на Блада.

Дон Эстебан перехватил взгляды, какими обменялись Хагторп иБлад, побледнел как полотно и бросился к ним.

— Вы не сдержали слова, собаки? Что вы сделали сотцом? — закричал он, а шестеро испанцев, стоявших позади него, громкозароптали.

— Мы не нарушали обещания, — решительно ответилХагторп, и ропот сразу умолк. — В этом не было никакой необходимости. ДонДиего умер ещё до того, как вы подошли к «Энкарнасиону».

Питер Блад продолжал молчать.

— Умер? — рыдая, спросил Эстебан. — Ты хочешьсказать, что вы убили его! Отчего он умер?

Хагторп посмотрел на юношу.

— Насколько я могу судить, — сказал он, — онумер от страха.

Услышав такой оскорбительный ответ, дон Эстебан влепилХагторпу пощёчину, и тот, конечно, ответил бы ему тем же, если бы Блад не сталмеж ними и если бы его люди не схватили молодого испанца.

— Перестань, — сказал Блад. — Ты сам вызвалмальчишку на это, оскорбив его отца.

— Я думаю не об оскорблении, — ответил Хагторп,потирая щёку, — а о том, что произошло. Пойдём посмотрим.

— Мне нечего смотреть, — сказал Блад. — Онумер ещё до того, как мы сошли с борта «Синко Льягас», и уже мёртвый висел наверёвках, когда я с ним разговаривал.

— Что вы говорите? — закричал Эстебан.

Блад печально взглянул на него, чуть-чуть улыбнулся испокойно спросил:

— Ты сожалеешь о том, что не знал об этом раньше? Нетак ли?

Эстебан недоверчиво смотрел на него широко открытымиглазами.

— Я вам не верю, — наконец сказал он.

— Это твоё дело, но я врач и не могу ошибиться, когдавижу перед собой умершего.

Снова наступила пауза, и юноша медленно начал сознавать, чтослучилось.

— Знай я об этом раньше, ты уже висел бы на нок-рее«Энкарнасиона!»

— Несомненно. Вот поэтому я сейчас и думаю о тойвыгоде, какую человек может извлечь из того, что знает он и чего не знаютдругие.

— Но ты ещё будешь там болтаться! — бушевалЭспиноса-младший.

Капитан Блад пожал плечами и отвернулся. Однако слова эти онзапомнил, так же как запомнил их Хагторп и все, кто стоял на палубе. Этовыяснилось на совете, состоявшемся вечером. Совет собрался для решениядальнейшей судьбы испанских пленников. Всем было ясно, что они не смогутдобраться до Кюрасао, так как запасы воды и продовольствия были уже на исходе,а Питт ещё не мог приступить к своим штурманским обязанностям. Обсудив всё это,они решили направиться к востоку от острова Гаити и, пройдя вдоль его северногопобережья, добраться до острова Тортуга.

Там, в порту, принадлежавшем французской Вест-Индскойкомпании, им по крайней мере не угрожала опасность захвата.

Сейчас возникал вопрос, должны ли они тащить с собойиспанских пленников или же, посадив их в лодку, дать им возможность самимдобираться до земли, находившейся всего лишь в десяти милях. Именно этопредлагал сделать Блад.

— У нас нет иного выхода, — настойчиво доказывалон. — На Тортуге их сожгут живьём.

— Эти свиньи заслуживают и худшего! — проворчалВолверстон.

— Вспомни, Питер, — вмешался Хагторп, — чемтебе сегодня угрожал мальчишка. Если он спасётся и расскажет дяде-адмиралу отом, что случилось, осуществление его угрозы станет более чем возможным.

— Я не боюсь его угроз.

— А напрасно, — заметил Волверстон. —Разумнее было бы повесить его вместе с остальными.

— Гуманность проявляется не только в разумныхпоступках, — сказал Блад, размышляя вслух. — Иногда лучше ошибатьсяво имя гуманности, даже если эта ошибка, пусть даже в виде исключения, объясняетсясостраданием. Мы пойдём на такое исключение. Я не могу согласиться с такимхладнокровным убийством. На рассвете дайте испанцам шлюпку, бочонок воды,несколько лепёшек, и пусть они убираются к дьяволу!