Когда вернулся с курсов домой, в коммуне вместо 600 осталось всего 12 хозяйств. Ничего нет, ни кормов для окота, ни хлеба ни у кого. Вот и начинай!

Снова мне подсказали: есть лишенский стог сена на усадьбе Степана Ивановича [Ивана Викторовича, главного кулака деревни, сын. — ЛК]. Я поглядел — точно, что есть.

Запрягли двух лошадей и поехали за сеном. Стали кидать сено, увидел Иван Викторович и со своим сыном Андреем вышли оба с вилами на меня, а я был на стогу. Заругались на меня: зачем кладешь наше сено, мы тебя вот вилами заколем. Я говорю: «Подходите ближе, вам меня не достать, а я сверху — то угадаю». Наставил вилы и крикнул: «Держитесь, сыпну!» И они завернулись и ушли обратно. Вот это первый случай.

Лишенцев было в нашей деревне 13 хозяйств, да 12 твердозаданцев. Вот и поживи среди них. Но решил: не смотреть ни на кого!

Начали сеять яровые. Надо кормить людей. Надо столовую. Надо хлебопекарню. А где хлеб? Где семена?

Сперва пошел в свой амбар и жена за мной пошла. Приходим в амбар. Смотрю — мешков много и говорю: «Сколько муки намолото?» Она говорит: 30 пудов». Хорошо. Пошел к Осипу Кирилловичу, спрашиваю: «У вас сколько хлеба?» Он мне сказал: Есть 40 пудов ржи? Хорошо. Ну и организовали столовую и хлебопекарню. Дело наладили. Еще у одного должен, думаю, быть хлеб. Спрашиваю: «Степан Яковлевич, у вас есть хлеб?! Он мне ответил: «Нет». И почему нет и куда девал? Говорю: «Ведь ты тоже был в ТОЗе и получил столько же хлеба, куда дел?» Но он не сознался. И я сделал партийное собрание, обсудить его поведение. Собрались. Вопрос один: обсудить Степана Яковлевича. Стали спрашивать, куда дел хлеб. Но он отказался, что нет и все. И мы решили: если он завтра не представит хлеб, то исключить его из партии и из коммуны и все.

На другой день я сделал наряд, куда кого и часов в 9 пошел проверить, кто как работает. Дошел до борноволоков [бороновальщиков на лошадях. — Л.К.]. Они переборанивали посаженную картошку. Глянул на деревню — горит в деревне!!! Я говорю борноволокам: «Выпрягайте лошадей и поезжайте прямо к пожарной, запрягите машину и бочки и прямо на пожар!»

Пожар был за рекой. Добегаю до реки, и ко мне навстречу коммунарские бабы, меня поймали и кричат: «Не отпустим мы тебя! Тебя ищут бросить в огонь»! Я вырывался у них, все хотел бежать на пожар, но они заревели и говорят: «Не отпустим тебя на пожар»! Я вижу, что верно опасно. Вернулся обратно и на конный двор, сел на коня и верхом в с. Пачи к милиционеру приехал. У квартиры привязал коня и бегу в квартиру. А он сидит, обедает. Я говоры: «Комаров, коммуна горит»! И у него ложка выпала из рук: «Что ты, верно»? И он кончил обедать и говорит: «Я побегу к Волкову, к председателю кустового объединения, с ним поедем на пожар, а ты обратно-то не торопись, а мы уедем». Так и сделали. Я поехал тихонько, а они уехали быстро вперед. Я приехал обратно на конный двор, отпустил лошадь и иду к пожару. А меня уже ищет начальник милиции и ему показали на меня. Вот идет он, встретил и говорит: «Где был»? Я ему сказал, что меня хотели бросить в огонь, но меня женщины не допустили до пожара и я ездил в с. Пачи за милиционером. Ну, хорошо, пойдем в школу. Пришли в школу, и он говорит: «Кто поджег дома»? Я ему рассказал все: нам кидали записки — коммуну выжгем. И отдал эти записки. Записки взяли на анализ и показало: руки Филимона Степановича и Семена Семеновича. Делались тайные собрания. Вот кто у меня на подозрении. Их арестовали, судили, дали по 5 лет. Это второй случай.

Дальше пошла уборка. А твердозаданцы отказались от своей земли и нас заставили убирать ихний урожай. В это время я приезжаю в с. Пачи и меня поймал милиционер и говорит: «Пойдет в сельсовет»! Ну, пришли в сельсовет, а в то время был суд твердозаданцам. И он сказал: «Тут обожди меня, я схожу». И ушел и принес мне повестку в качестве свидетеля. Вот и я опять попал. Вызывают меня в суд:

— Расскажи, за что дано твердое задание каждому и про их личности.

И я, смотрю в их глаза и рассказываю про каждого, за что дано. Из 12 человек один закричал, что (…нахал… — неразборчиво.-Л.К.). А я говорю, что тебя было надо лишать (раскулачивать), а не твердое задание давать — вы были арендаторы, вододействующую мельницу имели, ветряную мельницу имели, кузницу держали, мастеров нанимали.

Лето прожили, к осени к нам вошло 25 хозяйств. И организовали колхозы в Устье и Куглануре. Осенью из кустового отделения нам отдали 10 ульев пчел, да с торгов купили у Гаврила Михайловича 14 ульев да 2 у Ивана Викторовича да 2 улья у Осипа Кирилловича и стала пасека из 28 ульев.

Но зимой начали разваливаться колхозы. Нам исполком приказал забрать все сельхозмашины и хозяйственных лошадей из Устьянского колхоза, который развалился, и засеять его землю. И мы это сделали. И мне пришлось ответить за это.

Однажды мы с Василием Петровичем поехали в с. Арбаж. Только выехали в поле — нам навстречу едут устьянские мужики и загородили дорогу. Поставили свою лошадь поперек дороги, сняли тулупы, подходят к нам и говорят: «Попался! Теперь никуда не уйдешь! Будет, пожил»! Но Василий Петрович [довольно крупный мужик.-Л.К.] тоже скинул тулуп и говорит: «Убейте сначала меня, но я Ивана не дам бить»! ну и пошла возня. Я видел преданность Василия. И отбились. Им не удалось меня убить и я остался жив.

Дожили до лета и поехали сеять устьянскую землю. Семена еще были не разделены и мы поехали за семенами. С нами был уполномоченный из района. И когда он открыл амбар, ихний кладовщик и устьяна вышли и смотрят. Одного бедняка настроили надавать нам. И он подходит с колом в руках и прямо на уполномоченного и замахнулся бить, но я говорю: «Павел [это был самый сильный устьянский мужик], что ты делаешь, ведь ты бедняк, ведь тебе дадут не меньше 10 лет заключения». Он посмотрел на меня и говорит: «Верно ты говоришь»! И отпустил кол и говорит: «Простите