– Одноногая, раз ты так отблагодарила нас за то, что мы долгие годы были тебе добрыми соседями и делали разные одолжения, скажи мужу, чтобы он отдал нам половину стоимости этой стены, которую мы построили на свои деньги.

– Как же, тебе же понадобятся деньги на собственные скромные похороны! – парировала Фатима. – Я вас всех со свету сживу.

Вскоре со своего разведзадания вернулся Мирчи. Он сказал, что с мамой вроде бы все в порядке. Она сидит и мирно беседует с женщиной-полицейским. Кекашан вздохнула с облегчением и принялась готовить ужин.

В этот час по всему трущобному кварталу загорались огоньки костров, на которых варили еду. От них поднимался дым, сливавшийся в единый столб. Его было видно издалека. В «Хайяте» постояльцы, жившие на верхних этажах, в это время обычно звонили в администрацию отеля: «Тут неподалеку пожар!», – сообщали они. Или: «Там, кажется, произошел какой-то взрыв».

А через полчаса начнут поступать жалобы на то, что на поверхности бассейна плавает слой пепла с запахом коровьих лепешек[63].

Но на этот раз в Аннавади вспыхнуло пламя не под котелком. Оно разгорелось в хижине Фатимы.

Восьмилетняя Нури, дочь Одноногой, вернулась домой к ужину. Она толкнула деревянную дверь, но открыть ее не смогла. Было слышно, что в доме играет какая-то песня о любви, и девочка решила, что ее мать так увлеклась танцами, что забыла, который час. Нури побежала к подруге Фатимы Синтии и позвала ее на помощь. Та тоже не смогла открыть дверь. Тогда она подняла Нури вверх к дыре под самой крышей лачуги (девочка гордо называла эту дыру окном).

– Что ты видишь, малышка?

– Вижу, как мама поливает себе голову керосином.

– Фатима, прекрати, – завопила Синтия, пытаясь перекричать музыку. Через несколько секунд песню из фильма заглушил странный булькающий звук, затем последовал короткий хлопок, и Нури в ужасе воскликнула:

– Мама горит!

Кекашан завизжала. Владелец борделя первым пересек майдан, за ним бежали три его сына. Все вместе они навалились на дверь и выломали ее. Фатима лежала на полу, тело ее было окутано дымом. Рядом валялась перевернутая желтая пластиковая канистра с керосином, а за ней – баллон с водой. Она, по-видимому, сначала полила голову использовавшейся для розжига костра горючей жидкостью, потом поднесла спичку и тут же опрокинула на себя воду, чтобы потушить только что занявшийся огонь.

– Спасите! – пролепетала она.

На спине у нее еще что-то тлело. Хозяин борделя на секунду замешкался, потом схватил одеяло и сбил пламя.

Тем временем у входа в хижину уже собралась толпа.

– Эти мусульмане-мусорщики целый день сегодня громко скандалили.

– Неужели она не подумала о своих детях, когда делала это?

– Она в порядке! – объявил хозяин борделя, отталкивая ногой кастрюли. Он пытался сбить пламя всем, что попадалось под руку. – Она жива, все нормально.

Он попробовал поднять ее, но стоило ему перестать ее поддерживать, как она снова со стоном повалилась на пол.

Зрители обратили внимание на баклажку с водой.

– Она совсем сдурела, – сказал старик. – Видимо, хотела слегка поджечь себя, чтобы устроить тут шоу, а вместо этого сильно обгорела.

– Я это сделала из-за них! – выкрикнула Фатима. Голос у нее был на удивление чистым и звонким. Все поняли, кого она имеет в виду.

Кекашан к тому времени уже перестала плакать и услышала эту фразу. Она тут же скомандовала братьям и отцу:

– Бегите отсюда быстрее. Она сказала, что всех нас засадит в тюрьму. И сейчас пожалуется, что это мы ее подожгли!

– Если на них заведут дело – им конец, – сказал один из соседей, наблюдая, как мальчики убегают. Вот они обогнули общественный туалет и устремились в сторону отеля «Лила», в котором номера стоили восемьсот долларов за ночь.

– Воды! – взмолилась Одноногая. Лицо ее было все в красных и черных пятнах.

– Если она умрет в тот момент, когда ты дашь ей напиться, ее дух переселится в тебя, – вставил кто-то.

– Да, женские духи самые упрямые. Они могут годами жить в ком-то и никак не хотят выходить.

Наконец несчастная нищенка по имени Прийя принесла воды. Эта девушка, чуть ли не самое обездоленное существо во всем Аннавади, временами помогала Фатиме готовить и присматривать за детьми. За это Одноногая иногда ее кормила. Говорили, что в Прийе уже сидит два чужих духа.

– Глупцы! Не надо ей воды. Считается, что при ожогах вредно пить.

Кто это сказал? Чей это хрипловатый и уверенный голос? Это была Айша. Она стояла в задних рядах толпы. Все обернулись.

– Тогда скажи ей, чтобы не пила. Останови ее, Айша!

– Но потом я не успею убежать. Вдруг она умирает? Я не хочу попасть под проклятие умирающей. Что, если она прямо сейчас отдаст концы?

Тут подошла Манджу, но мать велела ей удалиться. Однако подруге Манджу Мине удалось подобраться поближе. Ей открылась ужасная картина. Фатима в муках корчилась на полу. На ней был полусгоревший коричневый наряд с розовыми цветами на груди и спине. Почти все цветы выгорели, из-под ткани виднелись потемневшие отваливающиеся лоскуты кожи. Мина отбежала в сторону – ее тошнило. Ей казалось, что ее от этого зрелища будет мутить всю оставшуюся жизнь.

– Как мне добраться до больницы? – спросила Фатима. – Моего мужа нет дома!

– Кому-то нужно взять авторикшу и проводить ее в больницу Купер. А все стоят, как идиоты, и ждут, пока она помрет прямо у нас на глазах.

– Но если ты поедешь с ней в больницу, полиция потом скажет, что ты ее и поджег.

– Пусть Айша поедет с одноногой. Она из Шив сены, ее полиция не тронет.

Глаза Фатимы сфокусировались на Айше.

– Учительница! – заплакала она. – Как я пойду? Я в таком состоянии…

– Я заплачу за авторикшу, – отозвалась Айша. – Но меня ждут люди. Я слишком занята и проводить тебя не смогу.

И на глазах у всех соседей она развернулась и пошла к своему дому. Позже она объясняла своему мужу:

– Я предложила заплатить за рикшу, но зачем мне было ехать с ней? Эти две мусорщицы поссорились. Почему же я должна встревать? Кто знает, чем чревато вмешательство в такое дело? Но так или иначе Зерунизе надо было принять мою помощь, предложенную там, в участке. Она не понимает одной очень простой вещи: чем раньше заплатишь, тем меньше расходы будут потом. Надо было сразу откупиться от Одноногой, сунуть ей деньги, как обычной попрошайке. Так можно было бы остановить ее еще до того, как она впала в истерику. А теперь полиция заведет дело, Хусейнам понадобится адвокат. Неужели они думают, что кто-то будет защищать их без всякой предоплаты? Разве акушерка ждет родов? Нет, она сразу берет деньги за свои услуги. И даже если ребенок потом умрет, она свое получает. Но тут я умываю руки. Не хочу иметь дело с этим семейством и их грязными деньгами – харам ка пайса.