телом Божьим, тот, кто не богохульствует, – не настоящий мужчина!»[402] Совершенно иного склада был вдумчивый кельнский советник Герман фон Вайнсберг, который вспоминал, как в молодости он насмехался над страданиями и ранами Бога, «как я научился этому у опустившихся парней, которые часто это делают». Ректор его студенческого братства в серьезных выражениях указал ему на то, каким преступлением является богохульство. По словам старого Вайнсберга, он так близко к сердцу принял это наставление, что впоследствии полностью воздерживался от ругательств, – по крайней мере, «насколько это было возможно для меня» и до тех пор, пока его не побуждал к этому сильный гнев, как он добросовестно добавляет[403]. Как можно судить по этому источнику, необузданные молодые подмастерья практиковались в богохульстве, и даже более степенные граждане вряд ли могли воздержаться от ругательств при определенных обстоятельствах. Богохульство, и в этом современные исследователи согласны с приведенными свидетельствами, было делом преимущественно мужским, и это несмотря на то, что в христианской традиции именно женщинам приписывалась словесная невоздержанность[404].

Количественная оценка судебных записей также подтверждает явное численное преобладание мужчин. В судах низшей инстанции, где рассматривались дела о менее тяжких преступлениях, это было не так выражено; там доля женщин иногда могла достигать четверти, а то и трети. В области более серьезных преступлений, напротив, этот показатель был ниже; среди 322 богохульников с известной гендерной принадлежностью в позднесредневековой Франции было всего девять женщин, что составляет 2,8 %. Очевидно, что в этом отношении богохульницами, представшими перед судом, становились, скорее, женщины с низким социальным статусом и репутацией, как, например, Жотт ля Нуар, произнесшая «la mort Dieu» («cмерть Бога») и другие дурные клятвы в 1453 году[405]. Это впечатление подтверждают сопоставимые случаи из немецкоязычных стран. В Цюрихе между 1376 и 1385 годами среди 62 богохульников была одна женщина. Она была и в числе наиболее сурово наказанных богохульников: помимо уплаты штрафа и изгнания из города, ее также приковали к позорному столбу за шею на железной цепи[406]. Женщина клялась особенно грубо, например, «кровавым членом Бога». Таким образом, она принадлежала к небольшой, но выдающейся группе женщин-преступниц, чьи богохульства воспринимались как особенно серьезные, конечно, из-за формулировки, но, вероятно, также и потому, что эти слова противоречили женскому кодексу поведения. Еще в XVIII веке в инквизиционном трибунале Мальты на долю женщин приходилось менее 10 % обвинений в богохульстве[407].

О том, насколько женские богохульства могли быть интегрированы в более широкий контекст девиантного поведения, свидетельствует совместная петиция соседей против кельнской вдовы Агнессы от 1576 года. В ней шесть свидетелей зафиксировали дурной образ жизни этой женщины. Они заявили, что Агнесса произнесла много «жестоких богохульных слов», а именно тех, которые касались страданий, ран, крови и таинств Христа, не только пьяная, но и трезвая. Это было великое чудо, что Всевышний до сих пор не наказал за это город, да и весь мир. Агнесса без конца говорила нецензурные слова и тем самым ставила под угрозу нравственность молодежи, а также душевное спокойствие пожилых людей. Однако, помимо богохульства, «та же Агнесса Мансверке вытворяет еще и вот что»: она выгоняет мужчин из их домов копьями и алебардами, стучит ими в двери и оскорбляет соседей как разбойников, прелюбодеев и воров[408]. Богохульные высказывания сопровождаются не только оскорблениями, но и актами физического насилия. Все поведение Агнессы показалось соседям явно мужским; она вышла из образа, выполняя «мужскую работу». Верховный суд приговорил ее к высылке из города на один год с условием, что она сможет доказать свой хороший образ жизни в случае возвращения.

Социальный статус

Не было ли богохульство в целом, даже среди мужчин, признаком маргинальной позиции в обществе? Случай с неким Иоганном Карпеном может подтвердить это подозрение. Кельнский совет проводил расследование в отношении кельнского горожанина, жившего в центре города напротив Лауренцкирхе, в мае 1572 года. Говорили, что он посещал «блудный дом» на Берлихе, хотя как женатому это было ему запрещено. Кроме того, говорили, что во время празднования Пятидесятницы в доме гильдии он выплеснул воду из окна второго этажа на улицу Шильдергассе на глазах у многочисленных женщин и мужчин. И снова среди обвинений – богохульство: гнусные клятвы ранами, таинствами и др., из-за чего всей округе, мол, грозит кара Всевышнего. Допрашиваемый отрицал лишь половину обвинений, но выдвинул в качестве смягчающего обстоятельства постоянные ссоры с женой. В результате совет отпустил его, но предупредил, что в случае повторения проступка ему грозит суровое наказание[409].

Здесь речь идет о социально состоявшемся гражданине, но ярлык богохульства также использовался для обозначения маргинального статуса людей. В «Achtbuch» («Книге опалы») города Аугсбурга второй половины XIV века содержатся списки «опасных людей». Каждый год в День святого Галла они изгонялись из города звоном набатного колокола и не должны были появляться в нем не менее трех лет. Это изгнание было основано не на конкретных, установленных судом правонарушениях, а на решении совета удалить подозрительных. Среди изгнанных чаще встречались мужчины с репутацией богохульника. В 1349 году в списке опасных людей двенадцать человек наделяются такими атрибутами, как «клянущийся Богом», «клянущийся божеством» или даже «закоренелый клянущийся Богом с новыми клятвами», почти всегда в сочетании с другими уничижительными терминами, такими как «злодей» или «вор»[410]. В определенной степени эти обозначения характеризуют названных лиц как преступников в целом. Богохульная речь и богохульное поведение стали ярлыком девиантности по преимуществу, безрелигиозность была равнозначной асоциальному поведению.

Можно привести множество примеров богохульников из среды маргинальных групп, нищих и преступников[411]; тем не менее, сужение внимания до этих социальных групп ввело бы в заблуждение. На самом деле социальный профиль богохульства гораздо менее ясен, чем его гендерная характеристика. Произносители клятв и проклятий были представителями всех слоев общества. И вряд ли что-то противоречит исходному предположению в большей степени, чем наблюдение, что богохульные обороты речи культивировались не только среди знати и князей, но даже среди духовенства. Не только примеры из проповедей рассказывают о богохульствующих рыцарях и клянущихся королях, но и в уголовных регистрах городов можно найти и низших благородных сквайров, и городских патрициев, которые были наказаны за свои словесные выпады[412]. В этих случаях глубокая религиозность и клятвы с сильными выражениями были весьма совместимы в глазах большинства современников. Когда в середине XVI века в городе Месскирх по старинному обычаю в Вербный сочельник священнослужители, ученики и несколько знатных горожан привели осла, графы Циммерны также присутствовали на этом ритуальном повторении входа Иисуса в Иерусалим. Один из мужчин, запряженных в ярмо впереди осла, упрекнул человека рядом с ним в том, что тот тянет не туда, на что тот возмущенно ответил: «К черту ли я тяну,