какого тебе рожна надо?» Раздался общий хохот, но граф Готфрид фон Циммерн был в ярости: «Чтоб тебя Бог (Botz) осрамил! Ты образ нашего Господа зовешь чертом? Осрами тебя Бог (Botz) в жилах матери!»[413] Очевидно, ему не пришло в голову, что его богохульные клятвы могут быть несовместимы с его благочестивым недовольством.

Случай Готфрида не был единичным: прозвища некоторых мужчин из его семьи указывают на то, что они были закоренелыми богохульниками и произносителями клятв. Графа Йоста Никлауса I фон Циммерна называли «мучеником» за его привычку клясться божественными мученическими ранами[414]. В его строгой набожности никто не сомневался, так как несмотря на многочисленные заступничества он казнил слугу, стрелявшего в изображение страстей. Барона Вернера фон Циммерна, в свою очередь, называли «оспой» из-за его любимой клятвы (на самом деле проклятия: «Das dich Botz blater schende» – «Чтоб на тебя Бог наслал оспу»). И наряду со своим соседом Ханнсом фон Вайтингеном («Potz milz!» – «Божье молоко!») даже маркграф Кристоф фон Баден («Botz Veil!» – «Божья Плащаница!») привычно использовал хлесткие проклятия, хотя в 1495 году он издал указ, их запрещающий[415]. Также ходили слухи, что у каждого французского и английского короля была своя любимая клятва. Некоторые из них звучали чрезвычайно кощунственно, например, восклицание Карла VIII «Черт меня побери!»; а также Jarnidíe! Генриха IV, которое едва скрывало весьма сильное выражение-клятву «Я отрекаюсь от Бога!» («Je renie Dieu!»)[416]. По крайней мере, до начала XVII века, как отмечает один из историков, публичное использование богохульных выражений «имело формирующее личность значение для части французской и испанской придворной знати»[417].

Духовенство отнюдь не было застраховано от кощунственных искушений, как и не весьма последовательно избегало азартных игр и пьянства. В XV и начале XVI веков клирики, виновные в оскорблениях, насилии и богохульстве, неоднократно обращались за отпущением грехов в высший римский орган покаяния – Апостольскую пенитенциарию. Для первых поколений протестантских пасторов богохульное поведение также не было чем-то необычным. Например, во время посещения Нюрнбергского региона в 1560/1561 году проповедник Райхеншванд утверждал, что когда кто-то обильно ругался, у него «на сердце и в груди становилось легко». И само собой разумеется, что кощунственное поведение не отсутствовало в обширном списке грехов троих особенно «нечестивых» пасторов, которые пили, дрались и отпускали грубые шутки[418].

За некоторыми социальными группами особенно закрепилась слава богохульников. В колониальной Мексике это были прежде всего те, кто привык к суровым условиям кочевой, трудовой жизни: воинственные солдаты, закаленные в штормах моряки и погонщики мулов, которым нужно было вовремя привести скот. Они произносили гневные богохульства из-за упрямых животных и рвущихся мешков[419]. Эти наблюдения удивительно хорошо согласуются с данными, полученными в Старом Свете. Военно-морские уставы всех великих европейских флотов от Испании до Голландии и от Англии до России, будь то в католическом, протестантском или православном мире, содержат суровые положения о наказании за богохульные ругательства. Они показывают, что моряки имели репутацию людей, особенно склонных к таким речевым актам, а также то, что богохульство считалось особенно опасным на хрупком корабле, который отчаянно нуждался в божественной помощи[420]. Поскольку ландскнехты также считались отъявленными богохульниками, запрет на богохульство был частью тех уставных грамот, которые регламентировали их права и обязанности. Автор «Хроники Циммера» считает примечательным, что благородный полковник в Амстердаме даже в гневе не клялся «выше», чем «церковная головка» (box kirchenknopf), хотя среди военных людей были распространены гораздо более страшные клятвы[421]. Протестантский проповедник Андреас Мускулус, самоотверженный борец с богохульством, выражал лишь горькое презрение к тем хвастунам, которые хотели вести войну с помощью своего языка: немецкие воины, когда-то прославленные своей рыцарской честью, теперь были известны только как «мученики» из-за своих клятв; вероятно, они хотели одними своими нецензурными богохульствами загнать турок обратно в Константинополь[422].

Наконец, извозчики: их склонность к богохульству очевидна уже со времен Средневековья. Этьен де Бурбон рассказывает о вознице, который на пути из Парижа в Сен-Дени, столкнувшись с затруднением, яростно богохульствовал и впоследствии был пронзен молнией, в то время как лошади и пассажиры остались невредимыми[423]. В варианте XVI века этот мотив превращается в юмореску. Одна дворянка была вынуждена пользоваться услугами извозчика. Но он так сквернословил, «что Бог мог бы увидеть с небес». Такова была общая привычка извозчиков: «Если дело идет не по их разумению, то они тяжело ругаются, что нет никакого чуда, если земля поднимется и поглотит их». Теперь благородная дама призвала своего возницу воздержаться от богохульств, чтобы их не постигло несчастье. Он согласился, но его попытки загнать лошадей благочестивыми изречениями («Давайте, именем Бога, пошевеливайтесь, любезные» – «Hayle in gottes nammen! Hott, liebs mennlin») оказались тщетными, животные остались стоять в открытом поле. Только когда дама уступила и вознице было позволено снова использовать свои грубые клятвы, они смогли продолжить путь[424].

Что общего между извозчиками, ландскнехтами и лодочниками? Все они должны были утвердить себя в чужой, иногда враждебной среде, при необходимости с помощью силы. И во всех трех профессиональных группах принцип социального единения, более выраженный в старом европейском обществе, чем сегодня, был доведен до крайности. Здесь привычное богохульство служило общественным ритуалом и доказательством мужской силы.

Пьянство и игра

Богохульство было вездесущим: клятвы и проклятия можно было услышать как на городских площадях и улицах, так и в частных домах и даже в церквях. Богохульные речи произносились как на семейных собраниях, так и на собраниях гильдий, во время ссоры с женой, когда соседи болтали возле дома или во время работы в мастерской. Поиск особенно типичных мест богохульства приводит к игорным столам в трактирах: там напряжение, вызванное результатом игры, давало выход возбужденным ругательствам и проклятиям, особенно когда языки уже были развязаны употреблением большого количества алкоголя. Во всей этой сцене чувствовалась атмосфера насилия; грубые слова грозили в любой момент перерасти в физическое противостояние. В свою очередь, в них могли участвовать мужчины самых разных статусов, которые встречались в таверне, пили, играли и богохульствовали: мещане и крестьяне, дворяне и священнослужители, солдаты и изгои.

Пьянство как одна из граней чревоугодия (gula) всегда было в числе моделей поведения, критикуемых теологами и моралистами. Богохульство было одним из многих последствий этого порока, подобно прелюбодеянию и убийству. В конце Средневековья власти Германии регулировали потребление алкоголя среди своих подданных, запрещая ритуальные застолья, поскольку это, по-видимому, приводило к пьянству до потери сознания. В императорском указе 1512 года этот запрет следует непосредственно за положениями о богохульстве, где говорится, что выпивка ведет к пьянству, которое, в свою очередь, приводит к богохульству, непредумышленному убийству и многим другим преступлениям. В последующие десятилетия эта связь должна была