Своих нарожай, да вырасти, а потом советы раздавай. Сам-то вон от горшка два вершка!

— Я знаю, что говорю, Геннадий Аркадьевич, послушай меня.

— Знает он… Умник нашёлся… А что ты говоришь-то? Ты ж не сказал ещё ничего.

— Для начала, перестань попрекать.

— Попрекать! А я что не человек что ли, что со мной можно вот так? Ноги что ли об меня вытирать⁈

— Ну ты же взрослый мужик, потерпи.

— За**ись у тебя советы. Ну, профессор, чего ещё подскажешь дураку старому?

— Да ладно тебе, дядя Гена, в позу вставать, я же как лучше хочу.

— Хочет он! Все хотят, понял? Я за себя что ли? Мне-то вообще по*уй! Я ж о ней пекусь! Все эти тёти Клавы да бабы Оли… им только дай повод, пойдут по всей земле русской языками чесать. Ей же жизнь и испортят, будто не понимаешь. А коли не понимаешь, дурак значит и нехрен рот разевать. Яйца курицу не учат!

— Так скажи им, что это родственник дальний был из Новосибирска. Погостил и уехал… Что? Чего так смотришь? Уже всем раззвонил, что он жених Наташкин?

— Ну… не всем…

— Блин! Болтун — находка для шпиона!

— Да иди ты!

— Да пофиг! Пофиг тётя Клава. Встретишь её, скажи, как бы по секрету, что это твой племяш троюродный. Сестра двоюродная прислала погостить. Какая свадьба, скажи, дура что ли, дочери ещё и восемнадцати нет. Запудри мозги. Скажи, мальчик проблемный, трудный подросток, украл кеды в магазине, на учёте состоит, куча приводов, не знаю… Придумай чего-нибудь по своей ментовской части. Скажи, не хотел афишировать, вот и придумал, что типа однокурсник дочкин. Только, скажи, никому ни слова, только ты и я. Думаю, к вечеру каждая собака будет знать, что у тебя, мента, родственник малолетний преступник, а ты его выгородить пытался.

— А куда он делся-то, если под моё крыло приехал?

— На допрос вызвали. Пришлось срочно возвращаться. Так-то он парень хороший, просто оступился по молодости. Мать-одиночка колотится на трёх работах, безотцовщина, ребёнок вечно один, дурная компания, школа просмотрела. Не знаю, думай, короче сам. Я тебе первое, что в голову пришло предложил, а если нормально помозговать, ещё и не то придумается. С Наташкой посоветуйся. Она-то должна быть в курсе твоей версии, чтоб не проколоться, понимаешь?

Гена смотрит на меня с удивлением и качает головой.

— Думаешь проканает?

— Не знаю. Придумай, короче, что-то более ужасное, чем тайная беременность.

— Какая беременность⁈ — вскакивает Гена.

— Да успокойся ты, я думаю, никакой, но бабьё-то первым делом об этом судачить будет, будто сам не понимаешь.

— Ты точно ничего такого не знаешь? — спрашивает он, просвечивая меня, как рентгеном.

— Ты сам-то слухи не запускай, чего всполошился… Рано тебе ещё дедом становиться. Ладно, дядя Гена, пошёл я. Бывай здоров. Наташке привет… Хотя, нет, лучше не надо, а то будет думать, что ты со мной опять о ней говорил.

Выхожу из околотка и двигаю на фабрику. Отсюда минут десять пешком, даже меньше. Поворачиваю на Дзержинского и иду в сторону швейки. Воздух ещё прохладный с ночи, но солнце уже прижаривает. Вприпрыжку несутся трамваи по извилистым рельсам, стонут грузовики и автобусы. Бегут по своим делам горожане, и я, комсомолец и простой советский герой, бодро вышагиваю к месту своей работы.

Дышу полной грудью воздухом детства и не могу надышаться, радуясь каждый день своей новой юности. Ни пыль, ни клубы выхлопных газов, ни даже ароматические волны, набегающие с химкомбината, не в силах сбить мой настрой. Смотрите, завидуйте, я гражданин Советского Союза.

Первым делом поднимаюсь в комитет. Рядом с дверью, на доске объявлений красуется первая страница «Комсомольца» со статьёй обо мне. Гордость предприятия, похоже. Резко распахиваю дверь, вспугнув долговязую Галку Алёшину. Два хвостика, по-прежнему торчащие в разные стороны, аж подпрыгивают.

— Ой, Егор! — радостно восклицает она. — Привет! Тебя уже выписали?

— Нет, Галина, — улыбаюсь я. — Сбежав из-под надзора врачей, совершаю трудовой подвиг. Не могу больше без родной фабрики, ну и без тебя, конечно тоже.

Она смеётся.

— Ну хорошо, что ты всё такой же, а то мы тут с девчонками думали, вдруг после… болезни ты какой не такой станешь.

— Галя-Галя-Галя, — с улыбкой качаю я головой. — Что за странные фантазии? Меня же не в голову ранили. Давай-ка, расскажи мне, как дела в нашей комсомольской организации.

— Всё хорошо, Егор, — кивает она, — дела идут. План приёма новых членов выполняем.

— Хм, — усмехаюсь я. — И сколько тут без меня новых членов появилось?

— Сейчас гляну…

— Да ладно, потом посмотришь. Все парни что ли?

— Почему? — удивляется она. — Откуда у нас парни-то? Девушки, в основном.

— Ну ладно-ладно, прости, глупость сказал, — смеюсь я.

Она кивает, милостиво меня извиняя, что мол взять с человека, он же раненный…

— Ну, а по остальным делам что? — спрашиваю я. — План перевыполняется? Развиваются ли комсомольские инициативы? И вообще, когда наступит коммунизм на отдельно взятой фабрике?

Галя смеётся.

— У нас завтра бюро комитета, — говорит она.

— Отлично. Какая повестка?

— Ну… — чуть смущается моя заместительша, — Настя Курганова ставит вопрос о повторной…

В этот момент открывается дверь и в неё входит сама Настя Курганова в сопровождении… Снежинского. Вот жук, что он здесь вынюхивает, козлина…

— Здравствуйте, товарищи, — говорю я застывшим на пороге начальнице штаба «Прожектора» и новоиспечённому инструктору обкома.

— Привет гостям, — первым выходит из ступора Снежинский.

— Так гость здесь — это вы, Эдуард Фридрикович, — улыбаюсь я. — Сами себя приветствуете?

— Да я-то, Брагин, здесь почаще твоего бываю, так что и не поймёшь сейчас, кто здесь гость, а кто хозяин. Обком за всеми организациями приглядывает, вообще-то. Это так, чтоб ты знал.

— Понятно, — киваю я. — И что же вас приводит сюда с таким постоянством, что позволяет чувствовать себя как дома?

— Отсутствие в комсомольской организации сильного лидера. Медальки, знаешь ли по пленумам выхлопатывать, невелика заслуга. И мусор в собственном хозяйстве под ковёр заметать, не давая ходу принципиальным товарищам из «Комсомольского прожектора», тоже заслуга ниже среднего, прямо скажем. Лизоблюдство, а также раболепие и пресмыкательство перед начальством достойны порицания и исключения из комсомола. Где уж тут высокое знамя личного примера и ответственности!

Совсем заговорился товарищ. Галя хлопает ресницами, а Настя Курганова, смотрит в пол, не поднимая глаз. Она по-прежнему в пацанской ковбойке и брюках. Ничего не меняется. Я глубоко вздыхаю и качаю головой.

— А я-то думаю, в чём причина пристального внимания со стороны инструктора обкома Снежинского? Зачем, думаю я, он порочит прославленный трудовой коллектив, неоднократно получавший награды от обкома ВЛКСМ и обкома КПСС. Где, задаю я себе вопрос, истоки антисоветской деятельности и ненависти ко всему передовому и прогрессивному? А вот сейчас я начинаю догадываться. Личный интерес, несовместимый не просто со званием члена ВЛКСМ, но и с высоким званием советского человека.

При словах «личный интерес», Курганова густо краснеет. В точку!

— Ну, а ты, Настя, как ты могла поддаться на слова этого чуждого и враждебного элемента? Ты же ответственная и принципиальная комсомолка! Чем тебя прельстил этот антисоветчик?

— Что⁈ — задыхается Снежинский. — Ты, Брагин, зарываешься! Забыл с кем разговариваешь! Я инструктор областного комитета!

— Ах, вот оно что! А разве в сферу вашей ответственности, товарищ инструктор, входят предприятия лёгкой промышленности? — интересуюсь я. — Мне казалось, вы должны больше общественным питанием интересоваться по долгу службы. У нас другой куратор имеется, хорошо ориентирующийся в проблематике нашего производства.

— Я, да будет тебе известно…

— Да пошёл ты в пень, Снежинский! — перебиваю я. — Я вот сейчас напишу докладную на имя первого секретаря обкома ВЛКСМ, а потом лично позвоню первому секретарю областного комитета коммунистической партии Советского Союза! Проникнись звучанием, очернитель строя. Змея, пригретая на груди советского народа. Позвоню и скажу, кто ты есть. А ещё в УВД позвоню и КГБ. Улавливаешь направление? Ход мысли тебе понятен?

— Да я тебя! — хрипит он.

— Пошёл вон, враг народа. Ещё раз сунешься ко мне на предприятие, я тебя лично с лестницы спущу.

Я поднимаюсь со своего места и этого придурка будто ветром сдувает. Курганова тоже поворачивается, чтобы выйти, но я её останавливаю.

— Настя, — говорю я, — погоди. Я очень ценю твою работу, работу всего «Прожектора» под твоим руководством, но такое поведение недопустимо. Подумай об этом. Мы не будем обсуждать с товарищами эту ситуацию и выносить на бюро, но, пожалуйста, сделай для себя правильные