Татьяна Михайловна заводит нас в спортзал и оставляет. Хорошо, с первым этапом мы справились, инфильтрацию провели. Теперь задача посложнее — нужно сделать так, чтобы Трыню никто и пальцем тронуть не посмел. Ладно, посмотрим, что здесь за воспитанники мужского пола.

Через некоторое время дверь открывается и в зал начинают заходить пацаны. Они с любопытством на нас поглядывают и кучкуются поближе к стенке. Вроде обычные, не людоеды… Трыни я пока не вижу.

Потом в зал заходит кучка здоровых кабанов с дерзкими взглядами. Понятно, эти шишку держат. Блин, а Трыня где? Придётся из них сначала эту инфу выбивать. Паханы проходят и встают позади пацанов помладше.

Дверь закрывается. Всё что ли? Перед нами человек тридцать… Нет, не все. Заходят ещё ребята. И да! Вот он! На скуле ссадина, синяк, но в остальном, вроде, в порядке. Увидев нас, глаза у него становятся, как блюдца. Я чуть улыбаюсь, смотрю на Скачкова. Он тоже с Трыни глаз не сводит. Я делаю знак, чтобы он не подавал виду пока.

К нам подходит здоровый мужик. Весь персонал прям, как на подбор.

— Здрасьте, я Артём Ипатов, воспитатель. Грабовская не велела, но если что… понадобится, я за дверью буду. Так-то они мирные. В принципе.

Сказав это, Ипатов выходит из спортзала. Блин, персонал ведёт себя так, будто мы в клетку с крокодилами зашли.

— Все что ли? — начинает Скачков. — Ладно. Здравствуйте ребята.

Ответом ему служит полная тишина. Сначала. А потом кто-то из толпы бросает:

— Пошёл нах*й!

Отчётливо так и ясно.

— Кто сказал⁈ — реагирует майор.

В ответ ему снова раздаётся чёткое и ясное:

— Пошёл ты нах*й!

И все начинают ржать, гомонить и выкрикивать всякую хрень. Тимурыч поджимает губы. Сейчас говорить что-нибудь бесполезно. Придётся пережидать.

— Ладно, — говорю я ему. — Попробуем иначе.

Я отхожу к противоположной стене, беру стул и возвращаюсь обратно, ставлю его перед толпой и усаживаюсь, закинув ногу на ногу.

— Кто смотрящий? — спрашиваю я и вмиг наступает тишина.

— А ты кто такой? — раздаётся из толпы.

— Я — Бро. А ты что за х*й с горы?

— Чё сказал?

— Иди сюда, — предлагаю я. — Чё ты там за чужими жопами жмёшься?

Толпа расступается и из неё появляется здоровый хрен, жирный как чернокожий рэппер.

— И кто за тебя скажет? — нависает он надо мной с демонстративно агрессивной рожей.

— За меня? — поднимаю я удивлённо брови. — За меня кто хочешь скажет. Может Цвет сказать, может Абрам или Ферик Ферганский. Ты, дурилка картонная, о таких и не слыхал наверное? Так вот, Трыня сказать может.

Я киваю Андрюхе, и он кивает в ответ.

— А, — расплывается в ухмылке местный пахан, — так ты и есть тот самый Бро?

— Ага, — говорю я. — А за тебя-то кто скажет? Ты кому бабки общаковые шлёшь?

— Парашютисту, — с гордостью говорит он.

Я начинаю ржать, вызывая его явное неудовольствие. Он оборачивается, ища поддержки у дружков, и сзади к нему подходят ещё три громилы.

— Так чё, много насобирал? Походу ты готовишься сам лично ему отдать? Тогда понятно, почему ведёшь себя так, будто одной ногой в могиле уже.

— Чё сказал⁈ — бычится он.

— А то, — резко обрываю я смех и оттягиваю ворот футболки, показывая след от пули, — что когда я вот эту пулю словил, Парашютисту в метре от меня жбан отстрелили. Ты бы ещё Сергача помянул или Гришу Звездочёта с Корнеем. Всех покойничков. Крысишь, сучёныш, бабки пацанские? Вон харю какую отожрал ауешник х*ев!

От этого обвинения глаза его наливаются кровью и он, не говоря ни слова, бросается на меня. Молодец, хороший мальчик. Я резко ухожу в сторону и, подхватив стул, оказываюсь у него за спиной, пока в силу высокой инерции, он продолжает свой полёт. И тогда я, недолго думая, обрушиваю непростительно лёгкий стул на его спину.

Думаю, сейсмографы бы выдали несколько баллов, будь они установлены в спортзале. Пока он не очухался, я ставлю ногу ему на голову.

— Как звать? — спрашиваю я, но он только хрипит в ответ.

Мне приходится чуть поднажать.

— Гога, — выдаёт он.

— Гога? Гога-Магога. Это погремуха, а имя-то человеческое есть у тебя?

— Лёха… — шипит он.

— Алексей, хорошее имя, — киваю я. — Ну, рассказывай, Лёха, сколько ты у народа бабла накрысил. Давай, это твой звёздный час. Не заставляй давить тебя, как червя.

— Э, слышь, Бро, — подкатывает ко мне ещё один амбал из свиты этого «смотрящего».

Ненавижу это «э, слышь»… Без предупреждения основанием ладони левой руки я засандаливаю ему по носу. Так, аккуратненько в принципе, но ему хватает, чтобы упасть навзничь и начать пускать красные пузыри. Второй и третий заместители Гоги благоразумно отходят в сторонку.

— Пацаны, — говорю я, обращаясь ко всем, — вот это чмо, вас обворовывало, называло себя смотрящим, или кем там, хотя он полный ноль. Но он один… ладно, пусть их трое или четверо, а вас-то вон сколько. Они даже драться не умеют. Один мой Андрюха каждого из них один на один уделает. Я отвечаю. Они, наверное толпой на него наезжали.

— Да, — раздаётся голос. — Двое прижали, а один навешивал. Ну, ещё там были, их заставили тоже…

— Чмошники они. Вы сильнее. Но не бойтесь, я вас не брошу. Буду каждую неделю приезжать, я или мои друзья. И вы все многому научитесь, минимально за себя постоять. Виталий Тимурович вас научит. Он в Анголе подвиги совершал, он такое вам расскажет, обалдеете. Виталий Тимурович, покажите, пожалуйста с Андреем несколько бросков.

Скачков кивает, снимая китель и проникаясь моим педагогическим подходом. Я круче Макаренко, походу. Лол, как сказала бы моя дочурка.

— Щас только вот с этим куском дерьма закончим. Короче, Лёха, я вижу по тебе с дружками, что ты дохера прожрал бабла народного, но теперь покрутиться придётся будешь выплачивать. Ты понял? Не слышу.

Приходится ещё поднажать, чтобы услышать его подтверждение.

— Ну всё, вставай, отброс общества. Ребят, если он или ещё кто будет вас блатными стращать, всех блатных ко мне отправляйте, ясно? Не бойтесь, в обиду вас не дам. Слышь, слонёнок, вот ещё что, особое предупреждение тебе. Если к Трыне ближе, чем на три метра приблизишься, я тебе через неделю социальный статус понижу. Не понял? Это значит масть сменю. Всосал, орёл? Был орёл, а станешь… понял какой птицей? Всё сделаем по так уважаемым тобой правилам. И поедешь ты на свою любимую малолетку в конкретном положении. Уйди с глаз долой, вперёдсмотрящий. Андрюх, иди сюда.

Трыня подходит и мы обнимаемся.

— Привет братуха! Привет! Потерпи ещё немного, ладно?

Он молча кивает и крепко-прекрепко сжимает меня в объятиях.

Тимурыч показывает пацанам простейшие приёмы, и они его просто не отпускают, встреча затягивается. В конце концов в зал приходит директриса в сопровождении нескольких воспитателей.

— Что происходит-то? Вас тут не поубивали ещё?

— Нет, Тамара Григорьевна, — отвечаю я. — Мы с ребятами договорились, будем каждую неделю к вам приезжать.

— Молодец, Егор, — сдержанно хвалит меня Скачков, когда мы едем обратно. — Всё правильно сделал. А я растерялся, когда они загомонили, что вот с ними делать было? Не в наряд же посылать…

Мы подъезжаем к дому. Я выхожу из пазика и иду к себе. У подъезда сидит девушка. Не наша явно, волосы рыжие, как у Тани. Блин… Это же и есть Таня… Она поднимает голову и я вижу, что по её щекам текут слёзы.

— Егор, — всхлипывает она.

— Тань, ты чего? Что случилось-то?

14. От женщин кругом голова

Таня снова всхлипывает и вытирает кулачком слёзы. Трогательно как. Выходит, храню в глубине сердца нежность к ней. Тише, Танечка, не плачь, не утонет в речке мяч… Моя первая женщина всё-таки, как же не хранить… Ну, то есть, у Егора Брагина первая…

Блин, а вдруг кто-нибудь придёт и скажет: «Всё, Егор, побыл Брагиным, хватит, возвращайся в своё поношенное и не слишком здоровое тело, становись снова Добровым»? И что тогда? Обрадуюсь я или опечалюсь?

Подумав немного, покрутив в голове эту мысль, понимаю, однозначно опечалюсь. Ну, нахрен! Здесь мне лучше, вот прям реально лучше, несмотря на все заморочки. Здесь у меня большие ожидания и реальный шанс хоть немного повлиять на будущее, а там что? Двести граммов и шаурма? Отличный план на осень жизни.

— Тань, не плачь, рассказывай. Поправим мы твою жизненную ситуацию и горю поможем. Если сможем,