Сырцов взял конверт и вытянул из него радужную бумажку — пятьсот евро.

— Теперь считается престижным расплачиваться евро? — он вернул ассигнацию в конверт, а конверт протянул Ирине. — Я не могу дать гарантий, что не буду нарушать ваш покой, покой богатых. Я доведу дело до конца. Тогда вы со мной и расплатитесь.

— Ирина, — непонятно сказала она.

— Что — Ирина? — удивился он.

— Вы за все это время ни разу не обратились ко мне по имени, Георгий.

Опять вовремя возвратился Арсен. Она взяла стакан, и тогда Сырцов, подняв свой, предложил:

— Давайте выпьем за вас, Ирина.

* * *

Яхта проплывала Самару. На этот раз не сидели вольно, трое в белых портках стояли у борта и смотрели на приближавшийся город. Иван Александрович приобнял Александра Ивановича за плечи и обольщающе заныл:

— Санек, может, все-таки до Астрахани? А там под браконьерскую икорку. Знаешь, как она пойдет?

— Извини, дела, — огорченно (представил стопку и рядом бутерброд с обильной икоркой) ответил Александр Иванович. Иван Александрович укоризненно глянул на него.

— Ну какие у старого хрена-пенсионера могут быть дела?

— Такие же, как у старого хрена-миллионера.

— Не скажи. Я создаю новое, а ты ковыряешься в старом.

— Тебе виднее, — миролюбиво сказал Александр Иванович, помолчал и вдруг: — Что тебе надо в этой жизни, Иван?

— Еще двадцать лет без маразма, — тут же ответил Иван Александрович. — Хочу успеть.

— Ты будто на поезд опаздываешь. Успеть!

— Санечка, дружочек мой, мы все опоздали на наш поезд. Лет на двадцать, которые я сейчас прошу у судьбы. Чтобы сделать то, что я могу, и чтобы с удовлетворением посмотреть на сделанное.

— Другие, у которых в запасе эти двадцать лет, сделают все без нас.

— Другие, а не я, — грустно сказал Иван Александрович и посмотрел на берег. Посмотрел и Александр Иванович. Обеспокоился (проплывали пристань):

— Где же мы швартоваться будем? Мне же сходить!

— А мы не будем швартоваться.

— Ты что — сдурел, купчишка сраный?! — взревел Александр Иванович.

— Успокойся, Саня, — подал голос молчавший до этого Изя.

— Вон, смотри, за тобой персональный кораблик идет.

И точно: к яхте стремительно приближался щегольской катерок. Александр Иванович глянул на катерок, глянул на Ивана Александровича.

— Нарочно дотянул, чтобы я запаниковал? — догадался Александр Иванович, глядя на расплывшегося в довольной улыбке приятеля: — Ну что ж, пойду за вещичками.

— Не ходи, — посоветовал Изя. — Твои вещички уже у трапа.

Действительно, у трапа, к которому причаливал катерок, стоял стюард, уважительно придерживая чемодан на колесиках.

— Раз так, тогда бывайте, — Александр Иванович обнял Изю, ткнул кулаком в брюхо Ивана Александровича. — А портки поменять?

— Я тебе их дарю. До Москвы побудешь морским волком.

— Тогда и фуражку прихвачу. Спасибо за любовь и ласку, но пора и честь знать.

— Кстати, о делах, — прервал благодарственную тираду Иван Александрович. — Звонила Ирина, сказала, что с Колосовым все в полном порядке. Цел, невредим, готов к выполнению любого театрального задания. Все обвинения против него сняты. Тут уж Геральд расстарался. Дело закончено, Саня.

— Ты так считаешь?

— А ты?

— А я не знаю, Ваня.

Еще раз обнялись, и Александр Иванович, раскорячась, сполз по трапу в катерок. Катерок тронулся. Двое на яхте прощально махали ручками, а третий на катере, стоя навытяжку, строго брал под козырек.

— Как был безобразником, так безобразником и остался, — ностальгически констатировал Изя. Иван Александрович приобнял его и сказал твердо:

— Все, Изенька, побезобразничали — и хватит. Какие вести из Заволжья?

— Всякие, Иван.

— Что-то новенькое, — слегка удивился Иван Александрович. — Как прикажешь понимать — всякие?

— Всякие — это все вперемешку, каша, которую нам с тобой придется расхлебывать.

— Что ж, доплывем и расхлебаем.

* * *

В роскошном ресторанном кабинете дообедывали. С пищей покончили, развлекались замечательным коньячком. Егорыч, он же Чебаков, он же Чабан, умильно улыбался, согласно кивая.

Дослушал, высказался:

— Голова, ничего не скажешь, голова! Все как есть по полочкам разложил. Ну а что ты предлагаешь?

Бородач Глеб, рассматривая бокал на просвет, ответил впроброс:

— Полную ликвидацию фирмы «Спи спокойно».

— Ты всерьез или прикалываешься? — недобро поинтересовался Егорыч.

— Куда уж серьезнее.

— Ты понимаешь, что лепишь? Это же наш основной приварок. Заказы со всех концов необъятной!

— А кто эти заказы будет выполнять?

— Как кто? Фирма, которую ты хочешь прикрыть.

— Не прикрыть, а ликвидировать, — поправил Глеб. — Хотя, по сути, и ликвидировать нечего. Ты знаешь, сколько настоящих исполнителей у нас осталось?

— Не знаю и знать не хочу. Твоя епархия, ты и считай.

— А считать-то уже нечего. Истинных профессиональных гасилыциков самих погасили. Остались отморозки, шпана, сявки, которые становятся опасными и для нас с тобой. Мы совершили ошибку, согласясь на уничтожение этого мальчишки. Кто-то — я не знаю, кто, и знать не хочу, — нарочито передразнил Егорыча Глеб, — спустил тебе дезу, и лучших ребят, как телят на веревочке, потащили на убой.

Ничего не ответил на упрек Егорыч, его заинтересовало другое.

— Чем для нас опасны отморозки?

— Неуправляемостью, Чабан. Они зациклились на отмщении, а зацикленных поймать — плевое дело. Поймают и расколют этих истериков наверняка. Я-то для них — капитан Немо, а про тебя Горбунок, Серега и Чика многое знают. Ох, и наломали мы дров!

— По-твоему, охотились на подставленного?

— Во всяком случае, не на того, на кого надо.

— Считаешь, самого Лапина надо было убирать? Нет, Глеб, пусть он и беспределыцик, но я на беспредел пойти не могу. И не потому, что я такой уж законник, а потому, что он мент. Завалим, и такое начнется, что его беспредел детской веселухой покажется.

— Ты считаешь, что нынешний беспредел — Лапинский?

— А ты не помнишь, что он тогда на стрелке пообещал?

— Не знаю, не знаю. Думаю, что битва при Калке — не по его весьма ограниченным возможностям. Но об этом попозже. А сейчас надо решать с фирмой «Спи спокойно». Прямая ниточка к нам.

— К тебе, Глебушка, к тебе.

— А от меня к тебе.

— Ликвидировать — это, по-твоему, как?

— Так, чтобы никого из фирмы в живых не осталось.

— Мягкий интеллигент, а никого не жалеешь.

— Я себя жалею. И тебя.

— А закадыку своего, адвокатишку этого, Серегу?

— Он в растерянности, Чабан. И поэтому не под контролем.

— Значит, сдаешь другана. Тогда все на мазу.

— Что-нибудь уже надумал?

— Чесать репу — это твое занятие. А я прикину.

— Надо спешить, Чабан.

— Поспешишь — людей насмешишь, Глеб Станиславович, — со значением, после «Чабана», обозначил имя, отчество собеседника Егорыч.

— Извини, Алексей Егорыч. Я полагал, что с погонялой уважительнее.

— С погонялой! И что вас, интеллигентов, к месту и ни к месту на феню тянет?

— Игра,