— Однако я не выпишу тебе никакого снотворного, — сказал я.

Примечание: пытку теперь следует характеризовать как интенсивный допрос.

Традиционная консультация — это динозавр. Чтобы достичь цели, она должна адаптироваться к постоянно меняющемуся миру. Но до сих пор мы были связаны по рукам и ногам, потому что отношения между врачом и пациентом неравны. Пациенты могут лгать нам в лицо, в то время как мы должны быть честными и справедливыми, словно врач — недочеловек. Что ж, я чертовски зол и больше не собираюсь это терпеть.

— Честно говоря, доктор, — самодовольно поведал Джо, не подозревая о моих новых планах, — я не курю.

— Джо, — сказал я, давая ему последний шанс, — твои пальцы и зубы цвета конского навоза, а от твоего дыхания задохнулась бы гиена. Спрашиваю тебя еще раз: ты куришь?

— Ни одной затяжки, — с вызовом ответил он.

Перчатка была брошена, так что я бесстрашно поднес горн к губам, и в комнату вошли два дюжих полковника.

— Эти джентльмены из посольства США, — сказал я.

— Я в это не верю, — усомнился Джо, — Дайте-ка мне взглянуть на ваши бейджики.

— Бейджики? Нам не нужны вонючие бейджики, — сказали они, задавая совершенно правильный тон. Они схватили Джо и толкнули его обратно на диван. Я достал тряпку и большой кувшин с водой, приложил тряпку к его рту и начал лить воду.

— Пытка водой уходит корнями в давние времена, — непринужденно комментировал я. Звук рвоты звучал для моего слуха едва ли не музыкой. — Впервые ее использовали инквизиторы. Знаешь ли, у этих католиков есть чему поучиться. Пытка водой — приятное название, освежающее, как горный поток, как серфинг. Само собой разумеется, названия вводят в заблуждение. Роза, назови ее как-то иначе, пахла бы уже не так сладко. Итак, еще раз: ты куришь?

— Ладно, ладно, — всхлипнул он ровно через семнадцать секунд (тем самым продержавшись дольше, чем Кристофер Хитченс[116] или среднестатистический оперативник ЦРУ). — Признаюсь, я курю как паровоз. И, кстати, медперсонал недостаточно обучен, у Дональда Трампа шиньон, а Бен Ладен в Пакистане, осмотрите большой дом в Абботтабаде за колючей проволокой, он прячется в спальне.

Полковники подняли Джо, отдали честь и ушли, нанеся последний увесистый удар по почкам — учтивый американский прощальный жест.

— Возмутительно, — сказал он, потрясенный и побледневший. — Это была пытка.

— Это ребрендинг, Джо, — ответил я. — Теперь это называется «интенсивная консультация».

— Как давно у тебя этот кашель? — поинтересовался я, потому что иногда бываю добрым доктором и люблю вдаваться в детали.

— О, уже довольно давно, — ответил Джо, что, как мне показалось, было не очень информативно.

— Мокрота откашливается? — спросил я (последовательность — одна из двух моих великих клинических добродетелей, точнее трех. Две другие — апатия и мстительность).

— Да, ведрами, — с энтузиазмом сказал он.

— А какого она цвета?

Джо посмотрел на меня так, словно я только что прибыл из другого (более здорового) измерения.

— Что ты имеешь в виду? — озадачился он.

— Ну, — медленно произнес я, — когда ты откашливаешь ее в носовой платок, она зеленая, или желтая, или прозрачная и текучая, как водопад в тропическом лесу, где играют дельфины, а люди живут в гармонии с природой?

Он решительно покачал головой, совершенно не тронутый навязчивыми образами, которые я так тщательно создавал.

— Я никуда ничего не откашливаю, — сказал он.

— Итак, ты просто глотаешь упомянутые тобой ведра мокроты, — констатировал я.

— Ты намекаешь, — удивился он, — что я должен представить их на всеобщее обозрение? Признаюсь, мне это никогда не приходило в голову.

— Ты же не врач, откуда тебе знать, — успокоил я его.

— Но я люблю быть полезным, — сказал он и начал громогласно отхаркиваться. Надо отдать ему должное, он и правда старался, делал все возможное, тужился, и это звучало так, будто у меня в кабинете душили лошадь.

— Продолжай, сын мой, — приободрил я.

Зазвонил телефон.

— Там все в порядке? — спросила медсестра из приемной. — Просто собралась толпа, и ходят слухи, что вы кого-то пытаете.

К этому моменту Джо посинел и его тошнило. Он отчаянно жестикулировал, и я передал ему банку для анализов, куда он поместил плоды своих трудов.

Мы смотрели на них в задумчивом молчании.

В конце концов я грустно заметил:

— Думаю, результат довольно плачевный.

— Да, — сказал он, но добавил в свое оправдание: — Она же зеленая, не так ли? Это должно что-то значить.

— Ты выиграл приз — антибиотики, — сказал я.

Орды там, прямо за дверью операционной. Все потому, что свобода не бесплатна. Наша цена — вечно стоять на страже, однако те, кого мы охраняем, унижают нас, называя привратниками, как будто мы торчим у входа в парк и раздаем рекламные брошюры.

— У меня ужасный кашель и дико болит горло, — пожаловался Джо, — и я боролся с этим всю неделю.

Я проверил, есть ли у меня под рукой лишний орден и готова ли королева присутствовать на церемонии вручения.

— И мне сказали, что нужно принять антибиотики.

Снова непонятные «они», подумал я. Враг с головами гидры, варвар у ворот.

«На Земле нет ничего более прекрасного, — сказал Уильям Вордсворт, — чем пара больших опухших, покрытых гноем миндалин».

Это всегда отрадное зрелище для нас, врачей общей практики. Ведь оно означает, что мы можем двигаться вперед и назначать антибиотики с чистой совестью, избежав еще одной испепеляющей битвы.

Но горло Джо, как и следовало ожидать, было абсолютно, совершенно нормальным — ни малейшего следа гноя, ни пятнышка эритемы.

Даже заоблачное воображение Артура Кларка[117] сникло бы перед столь непоколебимой нормальностью.

Но война с неразумием и растраченными впустую ресурсами нескончаема. Невозможно отблагодарить за то, что мы делаем, но от этого наш долг не менее благороден. Если поступок доблестен и отважен, имеет ли значение, что менестрели его не воспевают?