могут быть разные значения: это и свинья, и мерзавка, и вообще любая неприятная вам обладательница сисек. Но, как и всякое оскорбление в мире, оно может выражать невольное уважение. Например: «Эта женщина – настоящая суепка в драке на ножах». Нет, я не говорю по-молровски, просто собираю грубые выражения, если вы успели заметить.

Мы взглянули на корабль, что покачивался на натянутом канате, отбрасывая тень на гребное судно меньшего размера, стоявшее за ним. Сама «Суепка» для весел была слишком велика, зато имела две большие мачты, а на корме – еще одну, поменьше и с косым парусом. По бортам висели две гребные шлюпки, готовые к спуску на воду для охоты за китом, а три баллисты на носу грозили отбросить или сокрушить все, что вышвырнет им навстречу пенное море. Палуба была темная, почти черная, а круглые обводы формой и впрямь напоминали свинью. Из-под ватерлинии выглядывала плотная корка разнообразных причудливых ракушек. Весь корабль пропитался застарелым запахом китового жира, как занавески шлюхи – духами.

Две неряшливые с виду женщины из судовой команды, недовольные тем, что остались на борту, когда другие вышли погулять по твердой земле, так посмотрели на нас, что я снова уставился на ракушки. Но уже после того, как одна из них, загорелая, с фигурой пивной бочки и выбеленными солнцем гладкими волосами, пососала свой мизинец, глядя на меня. Пока я гадал, оскорбление это или приглашение, а может, то и другое сразу, Гальва сказала:

– Похоже, ты нашел себе невесту на этом корабле.

Норригаль фыркнула.

Я отвернулся, осознав вдруг, что было бы лучше пройти пешком несколько сот миль до Молровы, чем забраться в этот пузатый вытапливатель жира, чтобы ублажать сосущую палец морячку и покрываться грязью с головы до ног. Но если я не поспею в Аустрим к нужному времени, мне придется отвечать перед Гильдией, а ее я боялся сильней, чем моря. По крайней мере, мне так казалось.

Просто я еще не бывал в открытом море.

Я вернулся на постоялый двор, чтобы собрать вещи и приготовиться к отплытию.

А еще мне нужно было попрощаться.

Спантийка ушла на рынок покупать вино, слишком гордая, чтобы выслушивать мои возражения, а Норригаль отправилась за черным перцем и другими ингредиентами для заклинания от морской болезни, если кому-то из нас оно понадобится.

Обормот расхаживал туда-сюда по нашей комнате в «Бдительной Пенни», а я думал о том, как он будет жить без меня в Пигденее. Вероятно, как раньше в Кадоте, пока удача не изменит ему. Да и с нами самими та же история.

– Иди сюда, заморыш, – сказал я ему и поднял за шкирку.

Он уперся мне в грудь передними лапами, как делают все коты, а я продолжил, глядя прямо в его красивые бесполезные глаза:

– Послушай, Обормот. Пришло время расстаться. На корабле для тебя места нет.

Он возмущенно заорал.

– Знаю, это печально, но мир состоит из печали, если ты успел это заметить. Из огромных серых кирпичей, скрепленных болью и обязательствами. По крайней мере, для людей. Но у тебя нет никаких обязательств, мой любимец. Крайне мало власти и возможности выбора, но никто и не ожидает от тебя проклятых решений. Это твое право по рождению. Желаю тебе без счета мисок с молоком, побольше сыра и рыбы и поменьше пинков. Меньше, чем ты заслуживаешь. Уверен, что ты хотел бы для меня того же. Так что давай расстанемся друзьями.

Я положил его на кровать и погладил вдоль шерсти, а он выгнул спину и свернул крючком хвост, но не замурлыкал, как обычно. Порывшись в мешке, я достал последний кусок соленой селедки, но кот отворотил от него нос.

– Что такое, ты расстроился? Съешь эту проклятую рыбину, ты и так слишком тощий.

Я пощекотал ему селедкой нос, но он отказался есть.

– Замечательно, – сказал я и бросил рыбу на пол.

А потом закинул ноги на соломенный тюфяк, решив немного полежать. Мне пришло в голову, что это самая удобная кровать из всех, что ожидают меня в ближайшие месяцы, и никто не скажет, сколько их таких будет, поэтому я должен насладиться моментом. Кот забрался под кровать, не обращая внимания на рыбу, и закашлялся, словно пытался выплюнуть на пол один из своих очаровательных комочков шерсти.

– Знаешь, ты не заставишь меня почувствовать вину. Я сказал, что уплыву, и уплыву завтра с первыми лучами солнца. Кашляй сколько угодно, но на этом точка.

И тут у меня зашевелились волосы на макушке.

Я принял было это ощущение за приступ печали из-за расставания с Обормотом, не самым дурным в мире котом с симпатичной мордашкой. А когда вдруг понял, что это магия, было уже поздно.

Обормот выскочил из-под кровати, ударился головой о стену и уселся, тяжело дыша и глядя незрячими глазами туда, откуда только что удрал и где теперь шевелилось что-то гораздо более тяжелое и быстрое, чем он сам.

Я потянулся за ножом, но в это мгновение из-под моего ложа появилась татуированная нога, а вслед за ней и вся голая женщина. Пальтра уже вышла из ножен, но женщина перехватила мое запястье и отскочила к стене. А потом оттолкнулась от нее, рванула меня за руку, и я, сделав полный оборот, упал с кровати вместе с ней. Не будь я сам ловким мерзавцем, наверняка вывихнул бы плечо, а так мне удалось сохранить сустав. Похоже, женщина знала, что так и будет. Когда мы упали на пол, она оказалась сверху, расставила ноги, чтобы я не смог сбросить ее, и всем весом навалилась на мою руку с ножом.

Она сделала что-то с другой моей рукой, завернутой за спину, и уселась мне прямо на лицо. Я мельком взглянул на ее женские прелести, но, откровенно говоря, меня они сейчас мало интересовали. Во всяком случае, я так подумал. Но когда ее колено жестко впилось в мой бицепс, интерес пропал окончательно. Я дернулся, пытаясь сбросить колено, но мне даже не удалось разозлить ее. Она вывернула мое запястье в обратную сторону, едва не сломав кости, и выхватила у меня нож. «Теперь мне крышка», – подумал я. Она оказалась адепткой-ассасином, одной из лучших убийц Гильдии, и шансов справиться с ней у меня было не больше, чем у слепого кота.

Прямо под моим носом, словно самые неприятные в мире усы, вдруг появился нож. И я пожалел, что так хорошо его наточил.

– Открой рот, – чуть громче шепота проговорила адептка.

Я подчинился не сразу, и женщина прижала острую кромку к моей губе, так что сразу стало ясно: она отрежет