Гроссмейстер. Легко представить, в сколь приятном расположении духа он сейчас находился.

Так и произошло. Спустя час или около того, юнец наклонился к подруге и осторожно разбудил её. Губа видел, как он перед этим уже клевал носом и не мог бороться с сонливой усталостью, накопившейся за последние дни.

Прождав ещё минут двадцать и видя, что в лагере по-прежнему тихо, Губа начал действовать.

…Девушка не успела ничего осознать. Боль, как известно, это совсем другое измерение, где не действуют знакомые человеку законы. Ей внезапно стало неизмеримо больно. Инстинктивно дёрнувшись, она вдруг почувствовала резкий, саднящий спазм в области шеи, лишивший её возможности вдохнуть всей грудью живительный воздух или крикнуть в ужасном отчаянии. Губа ладонью зажал девушке рот, а потом другой рукой стиснул горло под самым подбородком, пережимая сонную артерию и перекрывая путь крови к головному мозгу. Так бывает, когда задыхаешься под водой, но тут были жестокие руки. Люда отчаянно вырывалась, но пальцы у Губы были настолько сильные, что он без труда давил ими грецкие орехи – что уж говорить о нежных позвонках какой-то девицы. И всё это происходило в зловещей тишине: ни вздоха, ни малейшего треска подвернувшихся под конвульсивно дёргавшиеся ноги веток. Минута делов – и готово.

Слёзы вдруг проступили у неё на глазах. В голове, как это всегда бывает перед смертью, вдруг неуместно, за секунду пронеслись последние события её короткой жизни: смерть мужа на космодроме Байконур, экспедиция, 13-й век с Устиньей и старухой, возвращение, гибель дяди Васи и… Саша. Беззаветная, всепоглощающая любовь к этому чистому, доброму, почти ещё юноше. Ох, как она его любила! Как мечтала завести с ним детей – мальчика и девочку. Как мечтали они вместе поселиться на берегу Чёрного моря в домике профессора…

Но теперь всё. Теперь конец. Вечность в царстве тьмы, готовая поглотить её навсегда.

«Молюсь за тебя, Сашенька. Прощай, любимый»!

Она задохнулась, дёрнулась последний раз и лишь протянула руку по направлению к любимому, будто прощаясь с ним. Тусклый, уже умирающий взгляд переместился к спальному мешку Саши, замер на нём, и уже в небытие губы её как бы прошептали: «Люблю тебя…».

Мольба была в этих красивых и любящих глазах. Несбывшиеся надежды. Оборвавшаяся счастливая жизнь и не свершившееся рождение ребёнка. Их с Сашей ребёнка. А ещё – любовь на краю пропасти, любовь в двух шагах от смерти.

Взгляд послал последний поцелуй…

И девушка умерла.

Небо взирало на неё с тем же равнодушием, с каким сама Люда смотрела в него своими пустыми, мёртвыми глазами.

Последняя слеза скатилась к воротнику куртки, блеснула на миг, и застыла навсегда.

********

Только тут фотограф обратил внимание на едва ощутимый вибрирующий воздух вокруг себя, словно в досягаемости его ощущений начали носиться в пространстве волны электрических разрядов. Над берегом озера с земли начали подниматься какие-то испарения и необычайное свечение, похожее на сполохи северного сияния у него в Сибири. Люминесценция, переливаясь всеми цветами радуги, обволокла прибрежную территорию, и Губа, повинуясь внезапному необъяснимому порыву, оставив труп, двинулся как сомнамбула к этому зовущему свету.

Сполохи водяного сияния обволокли его тело подобно шёлковой паутине и, теряя контроль, а вместе с ним и ощущение реальности, безумец, расставив руки и задрав голову с открытым в блаженственном крике ртом, бросился в пелену светящегося тумана.

…Там его и поглотила очередная червоточина, закружив в круговороте временного портала. Ружьё висело у него через плечо, десяток прихваченных с собой патронов находились в кармане, одет он был в куртку-ветровку, брезентовые брюки, и обут был в те же армейские ботинки на шнуровке – с тем и отправился в неизвестность, покоряя пространство и зигзаги времени. Тело вместе с одеждой дематериализовалось, разложилось на нейтроны и, со скоростью выше световой, в миллионную долю секунды испарилось, унесясь в бесконечность. Как физическая величина – Николай Губа, фотограф и убийца Люды – перестал существовать в этом мире, а вместе с ним и его внутренний Гроссмейстер.

Ударная волна прошла над поляной, разметав костёр и подбросив вверх спальные мешки. Откуда-то сверху, из сереющего предрассветного неба, ломая ветки близстоящих деревьев, на пустой девушкин спальный мешок свалился закрученный огромный бивень мамонта, и чуть поодаль – древнее копьё с заострённым кремневым наконечником.

Расшвыряв всё вокруг, смерч унёсся к берегу озера, закрутив внутри себя люминесцирующее сияние, затем, издав хлопок, скрылся в глубине, образовав некое подобие мыльного пузыря.

Оба друга, ошеломлённые коллапсом разбушевавшейся природы вскочили на ноги и уставились на предметы палеолита, упавшие, что называется, с небес.

Первым их вопросом спросонья был: где Люда?

********

…Тело девушки они нашли спустя несколько минут.

Не имеет смысла описывать душевное состояние Саши – оно было подобно своей собственной смерти, граничащей с безумием. Не шевелясь, он пролежал возле трупа весь день до темноты. Уже солнце закатилось, быстро наступала байкальская ночь, от прогретой за день почвы шёл сухой пар, зажглись особенной величины и яркости звёзды Млечного пути, на горизонте поверх лесного массива разлилось зарево причудливых огней очередных сполохов магнитных бурь, а он всё лежал. Лежал на её, опустевшем теперь спальном мешке, и, очевидно, пытался определить своё место во Вселенной: не то в аду, не то ещё на белом свете…

Семён сквозь пелену слёз посмотрел на своего притихшего друга, свернувшегося калачиком рядом с телом убитой. Тихо вздохнул и подкинул в костёр несколько веток. Есть не хотелось. Весь день он только и делал, что ходил обескураженный кругами вокруг поляны, и тихо, не настойчиво подсовывал миску с горячим бульоном ближе к Саше. Тот не шевелился и тихо плакал.

Следов отступления Семён не заметил. Было ощущение, что убийца провалился сквозь землю или внезапно улетел в небеса. Метрах в ста от поляны Семён обнаружил рюкзак, спальный мешок Губы, и кое-какие его вещи. Ни ружья, ни его самого…

Это было чертовски похоже на симптомы появления прошлых червоточин, при которых они затем обязательно обнаруживали одинаковых мёртвых лётчиков. Обескураживало ещё и то, что во время ударной волны, откуда-то с высоты над деревьями, к ним на поляну свалился огромный бивень мамонта, который всё ещё продолжает валяться в стороне от костра – Семён его пока не осматривал – не до того было. А в том, что это был, несомненно, бивень мамонта, он нисколько не сомневался. Толстый, просто гигантский, с характерным завитком кверху окончания – таких наглядных признаков у современных слонов попросту не могло быть. Семён хорошо знал эпоху палеолита и конец неогена в целом, чтобы ошибаться. А ещё