Когда в конце сентября президент совершал краткую поездку по стране, вызванную главным образом приближавшимися выборами в конгресс, Гопкинс телеграммой просил его «тщательно продумать» предложение о создании объединенных ВВС союзников на Кавказе. «Если теперь мы должны сказать Сталину, что конвоев на Северном маршруте больше не будет, – писал Гопкинс, – то в связи с этим мне кажется почти настоятельно необходимым сделать ему прямое предложение о размещении наших вооруженных сил на его стороне… А единственная вооруженная сила, которую мы можем направить туда, – это наши ВВС». По оценкам Маршалла, возможно было к концу 1942 г. создать на Кавказе группу тяжелых бомбардировщиков. Однако к ноябрю стало ясно, что советская сторона не намерена принимать такую замену поставкам по ленд-лизу. Но даже тогда переговоры растянулись еще на целый месяц, пока Сталин разом не прихлопнул эту идею23.

В это время Стендли, который чувствовал себя в Москве неуютно, решил вернуться в США. Стендли считал, что поездка Уилки подорвала его авторитет как посла. Это выразилось в том, что тот действовал в обход посольства: Уилки привез личное послание Сталину и имел с ним встречу, на которой Стендли не присутствовал. Стендли чувствовал, что его авторитет в глазах советских представителей ослаб, поскольку и советский МИД «содействовал и попустительствовал» такой деятельности в обход посольства. Поэтому в знак протеста Стендли засобирался лететь домой. Но была еще одна причина, еще один обходной маневр, который укрепил его в решении вернуться в Вашингтон. Стендли раздражало то, что Феймонвилл действует практически автономно, контролируя поставки по ленд-лизу. Как уполномоченному по ленд-лизу в Советском Союзе, Стендли дали понять, что его власть посла не распространяется на Филипа Феймонвилла. Стендли жаловался, что Феймонвилл позволяет русским получать «не только те позиции, что предусмотрены протоколами, но и массу американской и британской военной информации, которая ни при каких обстоятельствах не может рассматриваться как материал, поставляемый по ленд-лизу»24.

Будучи, как все военные, сторонником субординации, Стендли был обеспокоен тем фактом, что он считался высшим должностным лицом в России и все же не вполне был им. Стендли не был против дополнительного канала взаимодействия в рамках программы ленд-лиза как такового, однако настаивал на том, чтобы Феймонвилл обеспечил военному и военно-морскому атташе возможность контролировать всю военную информацию. Но это было не так просто. Стендли вспоминал, как Феймонвилл говорил ему: «Как… представитель по ленд-лизу, я являюсь всего лишь связующим звеном. Если русские власти запрашивают информацию, военную или коммерческую, я должен передать этот запрос в Комитет по ленд-лизу. Если там добывают такую информацию и пересылают ее мне обратно для передачи русским, я должен сделать это в любом случае». Но Стендли оставался непоколебимым. Он отвечал Феймонвиллу: «Если бы я, как прежде, был капитаном корабля. а вы были бы подчиненным мне офицером, я бы знал, как поступить. Я бы сказал: «Черт возьми, Феймонвилл, поступайте так, как вам приказано». Чем больше Стендли размышлял о сложившейся ситуации, тем больше был убежден, что каждый американский представитель в Советском Союзе обязан подчиняться ему25.

Незадолго до его отъезда из России газета «Правда» опубликовала ответ Сталина корреспонденту Ассошиэйтед Пресс Генри Кессиди на вопрос: «Насколько эффективна помощь союзников Советскому Союзу и что можно будет сделать для того, чтобы расширить ее и улучшить?» Ответ: «В сравнении с той помощью, которую Советский Союз предоставляет союзникам, отражая удары главных сил немецко-фашистских войск, помощь от союзников Советскому Союзу все еще незначительна. Для того чтобы ее расширить и улучшить, требуется лишь одно: полное и своевременное выполнение союзниками своих обязательств». Как заметил Стендли: «Разумеется, все мы понимали, что мистер Сталин не стал бы спешить с тем, чтобы дать ответ на письмо мистера Кессиди… разве что случилось так, что Генри задал именно те вопросы, на которые мистер Сталин хотел бы дать публичный ответ».

Так же как Сталин использовал Уилки в середине сентября, он использовал и Кессиди 3 октября26.

10 октября Стендли, который вез с собой письмо Сталина Рузвельту, забрав с собой военного и военно-морского атташе, а также второго секретаря посольства, на бомбардировщике генерал-майора Фоллета Брэдли вылетел в Тегеран, а оттуда – в Соединенные Штаты. И хотя Стендли прекрасно сознавал, почему он решил лететь домой, об этом не знал никто в Соединенных Штатах. Гопкинс в телеграмме Гарриману отмечал, что «никто из нас не знает точно», почему посол пожелал вернуться. Рузвельт с некоторым опасением ждал как возвращения Стендли, так и личного послания Сталина, который тот вез с собой. Стендли прибыл в Вашингтон еще до рассвета во вторник 20 октября и остановился в отеле «Мейфлауэр». В полдень он с супругой отправился на ланч в военно-морской клуб, где его встретил Бернс и еще один сотрудник, работавший по программе ленд-лиза. Бернс стал расспрашивать о ленд-лизе в России, но Стендли с самого начала разговора хранил гробовое молчание об этом. Он спросил, почему не был подписан Второй протокол (подписание состоялось 6 октября) и о том, какие у Бернса намерения в отношении Феймонвилла. «Я не могу ему позволить бродить где вздумается по Москве, как он это проделывает». Тут Бернс и его друг вдруг вспомнили о том, что у них где-то назначена встреча27.

В среду утром Стендли отправился на доклад к Халлу, который сумел уделить ему всего несколько минут. Стендли пожаловался на «пикник», который устроил в Москве Уилки, и вышел. Государственный департамент выделил ему кабинет в здании, где он размещался. Во второй половине того же дня Стендли узнал, что в четверг назначен его совместный ланч с президентом. Посещая различные отделы и секции Госдепартамента, беседуя с их руководителями, Стендли всякий раз жаловался на поездку Уилки и на других «особых представителей того же рода». «Они слушали с ободряющим сочувствием, – жаловался Стендли, – но я знал, что, как и в Москве с премьером Сталиным и его бюрократами, решения здесь будут приниматься выше – самим боссом»28.

В четверг 22 октября ровно в 12.30 Стендли подошел к входу в восточное крыло Белого дома. И если за эти два дня Рузвельт и Гопкинс не узнали о том, что волнует адмирала, то в этом была не его вина. Рузвельт сидел за своим знаменитым столом. Он подался вперед и протянул Стендли руку. С ослепительной улыбкой Рузвельт тепло проговорил: «Здравствуйте, Билл. Что привело вас домой?» Стендли заметил, как хорошо выглядел президент, он имел просто цветущий вид по сравнению с болезненной внешностью Гопкинса. Адмирал ответил: «Проблемы, шеф. Множество проблем». Стендли обменялся приветствиями с Гопкинсом, который откинулся на спинку кресла рядом с президентом. Рузвельт спросил о письме Сталина и явно испытал облегчение, не найдя там ничего нового: Уилки уже привез ему письмо примерно того же содержания29.

Когда Рузвельт с облегчением подался назад на своем кресле на колесах, официант принес блюда с ланчем. Рузвельт расспрашивал о военной обстановке, а также задавал вопросы о Сталине как личности, «его вкусах, причудах, эксцентричном характере». За десертом речь зашла о ленд-лизе, и впервые в разговор вступил Гопкинс. Стендли выступал за то, чтобы Соединенные Штаты «перестали выступать в роли Санта-Клауса… и получили от Сталина что-то взамен». Кроме того, он пожаловался на независимость Феймонвилла и на поездку Уилки, заявив, что и то и другое является свидетельством того, что посол «не пользуется доверием собственного правительства». Когда Рузвельт спросил о том, что можно сделать, чтобы изменить положение, Стендли привел в качестве одного условия то, что Феймонвилла следовало жестко «поставить под его административное управление и контроль». Гопкинс ничего не сказал в ответ на это, однако Рузвельт с теплой улыбкой заверил Стендли: «Посмотрим, Билл, что можно будет сделать»30.