Мирослава заказала бабу бисквитную с вишней, а Морис — ромовую. Их тотчас, как самых дорогих гостей, усадили за столик с накрахмаленной белой скатертью и принесли все заказанное.

— Вкусно? — спросил Шура, управившись с двумя бабками из трех.

— Да, — сказал Морис, — вспомнил детство.

— А ты упирался! Не хотел ехать, — с хитрой укоризной проговорил Шура.

— Но я же не знал! Вы ничего толком не объяснили!

Наполеонов переглянулся с Мирославой, и они рассмеялись.

— Веселитесь, веселитесь, — сказал Морис, допивая чай. — Кстати, я умею печь бабку с грибами и из сухарей.

— Я тебя люблю! — завопил Шура так, что весь присутствующий обслуживающий персонал вздрогнул и уставился на него.

Мирослава шлепнула Наполеонова по руке.

— Ой, не дерись! — и уже Морису: — А почему ты раньше ничего об этом не говорил?

— К слову не приходилось, — повел плечами Морис.

— Мог бы и не рассказывать, но испечь.

— Испеку, если будешь хорошо себя вести, — усмехнулся Морис.

— Я буду! — горячо заверил его Шура и принялся за третью бабку.

— Он не лопнет? — спросил Морис Мирославу.

— Зашьем, — беззаботно отозвалась та.

В коттеджный поселок детективы возвращались вдвоем. Наполеонов попросил подкинуть его до дома. Он решил порадовать бабами свою маму и выбрал сначала две бабы, но потом присовокупил еще три, учитывая, что у него тоже дома может проснуться аппетит.

— Мама! — названивал он в дверь, одновременно притопывая. — Открывай скорее! Я не один! Я с бабами!

— Боже мой, — запричитала Софья Марковна, возясь с замками, — Шура, ты выпил?

Пьяным своего сына Наполеонова ни разу еще не видела, поэтому забеспокоилась всерьез. Едва она открыла дверь, как Шура ввалился в прихожую и сразу полез целоваться:

— Мамочка, я с бабами!

— С какими бабами? — отпихивая сына, сердито говорила Софья Марковна. — Я не вижу никаких баб!

— Так как ты можешь их видеть, если они у меня в пакете!

— Бабы в пакете?

— Конечно! Где же им еще быть!

— Ты пил?!

— Да! Целых три чашки чая! Нет, пять!

— И все?

— Все!

— Почему же ты тогда все время притопываешь на месте?!

— Да все потому, что я выпил пять чашек чая!

Наполеонов наконец вручил матери пакет и скрылся за дверью туалетной комнаты.

— Ой, какие они аппетитные! — донеслось до него!

— Так бабы же, — буркнул он, улыбаясь, и громко крикнул: — мама, поставь чай!

— Опять чай? — игриво отозвалась мать. — Ты уверен, Шурочка?

— Уверен, уверен! — Шура потянулся и на ходу, расстегивая рубашку, с мечтой о теплом душе прошествовал в ванную.

— Анна, оказывается, работает, — сказала Мирослава Морису.

— Это резонно, на людях ей будет легче прийти в себя.

— Наверное, ты прав.

— Что вы собираетесь делать завтра?

— Навестить друзей Александра. И начну, пожалуй, с Наливайко.

— Почему?

— Потому что у меня нет на него компромата.

— А на Нуралиева есть?

— Вроде бы…

Больше они не произнесли ни слова. Оба смотрели на дорогу, и каждый думал о своем.

Тихая осенняя ночь неспешно ступала по земле и, как рачительная хозяйка, прикидывала, чтобы сделать еще, чтобы прибавилось вокруг красоты и уюта.

Лунные блики горстями падали на дорогу, и казалось, что они источают тонкую горчащую нежность хризантем… Может, это вовсе и не лунные блики, а осенние листья зазеркалья, где все зыбко, томительно и упоительно одновременно и откуда исходит неисполнимое обещание приоткрыть заветную тайну… И это обещание манит, притягивает и нередко держит сердца на зыбком луче крепче, чем на кованой цепи…

Доверчивые сердца так восприимчивы и так ранимы. Им чужд всезнающий голос разума, и даже в тонкой сети интуиции они замирают в ожидании то ли откровения, то ли разочарования. К сожалению или к счастью, таких сердец все меньше в нашем циничном и безжалостном веке, который пытается отрицать непрочность земного бытия, перечеркивая огнем и мечом веру в Вечность…

Геннадий Наливайко был удивлен звонком детектива. На ее предложение поговорить он долго мялся.

— Я понимаю, что утром и вечером вам не слишком удобно встречаться со мной, — проговорила Мирослава.

— В общем, да, — выдавил из себя Геннадий.

— Но вы ведь работаете в школе на Полевой. Давайте я подъеду, когда у вас будет «окно»?

— Хорошо, — наконец согласился он, — но я не хотел бы, чтобы вас видели в школе. Давайте встретимся в двенадцать часов в сквере напротив школы.

— Хорошо, — сказала Мирослава и сразу отключилась.

Она не понимала, отчего ее звонок так всполошил Наливайко. Может, он боится навредить Маргарите или опасается огорчить Анну, хотя, возможно, его уже достала полиция, и он больше не хочет ни во что ввязываться.

«Ладно, встретимся, и выясню», — решила она.

В одиннадцать Мирослава уже была в скверике. Сначала прошлась по засыпанным опавшей листвой аллеям, потом постояла возле тихо бившего фонтана и наконец села на скамейку возле входа в сквер. Она была уверена, что Наливайко сразу подойдет к ней, так как в сквере больше никого не было, если, конечно, не считать воркующих неподалеку голубей.

И вот в сквер вошел высокий, а правильнее было бы сказать, длинный мужчина в сером костюме и черных ботинках. Он увидел Мирославу и сразу устремился к ней.

— Вы мне звонили? — спросил он.

— Если вы Геннадий Федорович Наливайко, то да.

— А вы, значит, детектив Мирослава Игоревна Волгина?

— Да.

— И вас нанял Басаргин?

— Да.

Видимо, успокоившись, Геннадий присел на скамейку рядом с детективом:

— Спрашивайте. Хотя меня в полиции уже всего измочалили, — обреченно вздохнул Наливайко.

— Геннадий Федорович, я не собираюсь вас мочалить, — мягко улыбнулась Мирослава.

— Да чего уж там, — махнул он рукой.

— Вы заранее договорились с Фалалеевым, что приедете к нему на дачу?

— Да, мы за неделю все еще обговаривали. Но накануне я сам позвонил Саше.

— И он был жив?

— Да.

— Вы не помните, в каком это было часу?

— Точно не помню, но часов в семь вечера.