снова мне везде мерещатся призраки… Вот сейчас в коридоре мелькнуло такое знакомое лицо, мы вроде встречались не так давно… а может, это опять память сыграла со мной злую шутку. Ведь если бы я не ошиблась, человек не прошел бы мимо, поздоровался…»

Задумавшись, старушка даже не сразу заметила Киру, дожидавшуюся ее у окна.

– Кирочка, деточка моя, как я рада тебя видеть! Но ты что-то зачастила ко мне, дружок, тратишь время на старуху вместо кавалеров.

– Бабушка, что ты такое говоришь? Ты для меня важнее всех кавалеров, вместе взятых. Сегодня я свободна, так как все витражи мы установили и теперь работы заканчиваются без моего обязательного присутствия. А вот мы с тобой собирались продолжить наш разговор, но сначала ты мне должна рассказать о своем самочувствии и о том, как долго ты еще пробудешь в больнице.

День был по-летнему теплый, солнечный, и они вышли на улицу, устроились на лавочке в тени раскидистых лип. По дорожкам парка прогуливались пациенты, сидевший по соседству крепкий седовласый старик крошил воробьям оставшуюся от завтрака булочку и бросал заинтересованные и совсем не стариковские взгляды в сторону Серафимы Лаврентьевны. Не изменяя своим привычкам, она и в больничных условиях выглядела ухоженной. Сегодня выбрала платье простого кроя, но насыщенного темно-зеленого цвета, накинула воздушную шаль коралловых оттенков и аккуратно уложила волосы. Легкий аромат духов дополнял элегантный образ пожилой дамы.

Выслушав оптимистичный отчет о состоянии здоровья бабушки в духе «мы еще повоюем», Кира вернулась к разговору о семейном архиве. На этот раз она принесла какие-то старые документы, и, хотя Серафиме Лаврентьевне хотелось поговорить о судьбе своего старшего брата, она была рада неподдельному интересу внучки к истории и стала внимательно рассматривать копии фотографий.

Группа красноармейцев ее не заинтересовала, она лишь скептически высказалась об алчности большевиков, а вот второй снимок вызвал на ее лице улыбку.

– Вообще-то это мне надо жаловаться на память, Кирюша, а не тебе. Мы же с тобой намедни говорили об этом человеке, – ласково подтрунила она над девушкой, сухим пальчиком ткнув в мужчину в штатском и глядя, как Кира смешно хмурит брови. – Это ведь твой прадед, Георгий Ильич Доронин, двоюродный брат моего отца. Вот к кому фортуна долго была благосклонна, но потом так же легко все отняла.

– Но почему же у нас в семье его никогда не вспоминали? – воскликнула Кира.

– Потому что в нашей стране долгие годы люди боялись говорить о родственниках, репрессированных советской властью. При детях такие разговоры вообще старались не вести, отсылали нас в другую комнату. А Георгий к началу революции уже имел младший офицерский чин и был из тех, кто сразу перешел на сторону большевиков, как я уже тебе рассказывала. Он служил в ВЧК, затем был, кажется, заместителем начальника нашего губернского ОГПУ. Теперь уже не скрывают, что там тогда творилось.

Позже его перевели на партийную работу. А где-то в тридцать шестом Георгия арестовали по стандартной в те годы 58-й статье за контрреволюционную деятельность и почти год продержали в застенках ведомства, которому он верно служил. Потом сослали в лагерь, кажется, во Владивосток или на Колыму.

Ему удалось через кого-то из бывших сослуживцев передать перед отправкой эшелона два письма. Одно – жене Ирине, которой он приказал отречься от мужа, расторгнуть брак и как можно быстрее уехать с детьми к дальней родне на Украину. А второе – моему отцу, с какими-то странными наказами, но к тому времени папа тоже был арестован, и письмо хранилось у моей мамы, Ольги. От нее-то мне вся эта история и известна.

Примерно в начале тридцать девятого от Георгия пришла еще одна весточка, из Севвостлага. После связь прервалась. Когда маменька пыталась разузнать что-то о Стефане, моем старшем брате, то обнаружила сведения о том, что в 1956 году Доронина реабилитировали посмертно. С трудом она разыскала Ирину, и с тех пор мы поддерживали с ней связь.

Серафима Лаврентьевна на минуту замолчала, вглядываясь куда-то в глубину парка, словно пытаясь за дымкой свежей листвы разглядеть давно забытые лица. Тишину нарушало лишь чириканье воробышков, купавшихся в пыли, да шарканье чьих-то ног по дорожкам. Потрясенная рассказом Кира первой прервала молчание:

– Бабуль, а что еще ты помнишь? Какими были мои прадедушка, прабабушка? Ты их хорошо знала?

– У Георгия было двое детей. Старшего сына он назвал Эрленом – «Эра Ленинизма», так это звучало. Но, к сожалению, тот умер от пневмонии еще ребенком.

Уехав из Рыбнинска, Ирина Доронина вскоре вышла замуж, сменила фамилию, а ее супруг удочерил младшую, Лизу. Он был инженером на крупном машиностроительном заводе, и во время войны их эвакуировали на Урал. В конце пятидесятых Елизавета перебралась в Подмосковье, где вышла замуж за Демина Алексея Ивановича, инженера-физика. Он трудился в серьезном институте, и именно по этой причине родство жены с бывшим врагом народа, пусть даже и реабилитированным, тщательно скрывалось. Сама Лиза преподавала музыку в школе. Вскоре у них родился Юрочка, твой отец и мой племянник. Ребенком он часто гостил у меня в Рыбнинске. А потом появилась ты, моя радость. – Глаза старушки заблестели, и маленьким батистовым платочком она смахнула непрошеную слезу.

Загрустила и Кира. Бабушку Лизу и дедушку Лешу она помнила только по рассказам отца и фотографиям, их не стало вскоре после ее рождения.

В конце аллеи появилась медсестра в белом халатике, созывавшая на обед. Серафима Лаврентьевна, опираясь на руку Киры, поднялась с лавочки и не спеша пошла к корпусу, к которому уже стекались остальные пациенты.

– Кстати, письма твоего прадеда до сих пор хранятся у меня, – сказала она на прощание, обнимая любимую внучку. – Давно надо было тебе их показать. Не стоит ждать, ты найдешь их сама.

И, перейдя на шепот, она объяснила Кире, где искать заветную голубую папку.

– Бабуля, ты как заговорщик, – пошутила девушка. – Выписывайся скорее из больницы, и мы вместе их почитаем.

Простившись с Кирой и направляясь в столовую, Серафима Лаврентьевна размышляла о том, что именно заставило ее понизить голос в разговоре о старых письмах. И за этими мыслями она совсем забыла о другом письме, спрятанном в ее тумбочке.

Действительно старушка так проста или прикидывается? Или она тоже не доверяет своей любимице? Ну что ж, придет и ее очередь расплачиваться за грехи… А сейчас надо глаз с нее не спускать.

Из дневника следователя Савельева

Рыбнинск, 31 мая 2017 года

Зря я вчера насел на нашего криминалиста Сашу Рябченко, уговаривая его вне очереди