Англию агрессивные планы Версаля сильно озаботили, в европейском противостоянии она приняла сторону Австрии. А разведка у британцев уже в те времена была отличной. В марте 1741 г. их министр иностранных дел Гаррингтон прислал послу в Петербурге Финчу информацию из Стокгольма, что Елизавета вступила в заговор со шведским и французским послами, связным выступает Лесток. Переворот готовится в тот момент, когда Швеция начнет войну с Россией [46, с. 52]. Финч довел депешу до Антона Ульриха и Остермана.

Отец императора в очень нерешительной форме согласился: да, наше правительство в курсе, что французский и шведский послы ведут себя «не совсем дипломатично», и Шетарди «часто отправляется по ночам переодетый к принцессе Елизавете». А поскольку «нет никаких признаков тому, что между ними существовали любовные отношения, то должно думать, что у них пущена в дело политика». Антон Ульрих заключил, что царевна рискует оказаться в монастыре. А Остерман огорошил англичанина просьбой пригласить в гости Лестока, подпоить и выведать побольше о замыслах Елизаветы. Финч возмутился: «Если посланников и считают за шпионов своих государей, то все-таки они не обязаны нести эти должности для других» [44, с. 256].

Впоследствии архиепископ Новгородский Амвросий (Юшкевич) подтвердил, что вопрос о монастыре для царевны поднимался. Почему-то речь шла о Троице-Сергиевом – мужском. Очевидно, имелось в виду не пострижение, а заключение в стенах обители. Говорилось об этом в кругу Остермана и Антона Ульриха. Но Елизавета сверкала на балах, на куртагах Анны Леопольдовны, демонстрируя ей полное почтение и дружелюбие. А подозрения мужа и вице-канцлера правительница отвергала, хотя бы в пику им. Вероятно, ее даже не пытались уговорить на арест, оба опасались ее скандалов куда больше, чем заговоров. Даже ужесточить слежку не решались, потому Остерман и попытался привлечь Финча.

Шпионские игры Шетарди тормознули не российские власти, а его начальник Амело. Приказал не зарываться, всю работу по заговору и весь риск переложить на шведов. Но руководить ими, и чтобы царевна тоже «доподлинно знала», что обязана в первую очередь Франции, которая сможет потом пожать плоды. А Нолькен пудрил Елизавете мозги – Швеция специально начнет войну, чтобы добыть ей престол. Поражения подорвут престиж Анны Леопольдовны с мужем, и без того невысокий, тут и царевна поднимет своих сторонников. Хотя за это, разумеется, надо будет расплатиться российскими землями. Посол откровенно лгал. Шведы собирались воевать за собственные интересы, и лишь потом нашли Елизавету, способную облегчить их замыслы.

Но царевне льстило внимание иностранных дипломатов. Она вдруг почувствовала себя важной политической фигурой! К тому же она постоянно сидела на мели. А послы давали деньги. Нолькен предлагал громадную сумму, 100 тыс. экю. Только чтобы получить их, требовал подписать обязательства. Согласно этому документу Елизавета заранее соглашалась на «все меры, которые Его величество и королевство Шведское сочтут уместным» для помощи ей. Обещала не только оплатить шведам военные издержки, но и представить им «самые существенные доказательства признательности» – уступкой территорий. Мало того, по предписанию Юлленборга, «когда наступит момент нанесения решительного удара», царевна должна была бежать к шведам, чтобы вступить в Петербург вместе с ними [43, с. 228, 247]. Потому что в Стокгольме успех переворота считали сомнительным. Вместо этого отводили царевне роль Лжедмитрия. Войска и народ будут переходить на ее сторону – вот и победа. А сама она станет заложницей в руках оккупантов, ей можно будет диктовать любые условия. Но от письменных обязательств Елизавета увиливала. Отделывалась устными обещаниями, формулируя их весьма неопределенно.

Между тем европейская война разгоралась все шире. В 1741 г. против Австрии выступили Франция и Бавария. И у них-то разыгрывался почти такой же сценарий, как шведы готовили для Елизаветы. Баварский курфюрст Карл Альбрехт объявил себя законным претендентом на корону императора, а французы как бы поддержали его войсками. Прусский Фридрих заключил с французами и баварцами союз. Наголову разгромил австрийцев в битве при Мольвице, брал у них крепость за крепостью. Саксонский Август III прикинул, на чьей стороне сила, и тоже присоединился к ним. Если Силезия не обломилась, так что-нибудь другое урвать.

Англия пока в схватку не вступала, но взялась поддерживать Австрию деньгами. Она и с Остерманом продолжила переговоры, начатые Бестужевым, заключила с Россией оборонительный союз. Пороги вице-канцлера обивал и посол Марии Терезии маркиз Ботта. Напоминал о союзе, просил помощи – дела у его империи были плохи, ей приходилось отбиваться от целой коалиции врагов. Остерман австрийцам сочувствовал, сам же был автором альянса с ними. Но… что он мог сделать, если под боком правительницы пригрелся саксонский посол Линар? Настраивал Анну Леопольдовну и против Австрии, и против него самого. Эту угрозу осознала и часть русской знати – было ясно, что скоро Линар устроится в России насовсем, станет фактическим правителем. И в отличие от Бирона, новый временщик будет не из беспомощной Курляндии, а эмиссаром Августа III, который и станет диктовать нашу политику. Противников Линара возглавил генерал-прокурор Сената Никита Трубецкой, а Ботта взялся финансировать его партию.

Но другую группировку сколачивал вице-канцлер Головкин. Он безоглядно ставил на Анну Леопольдовну вместе с Линаром. С Остерманом враждовал, всячески подрывал его позиции в глазах правительницы. Однако и Головкин понимал, что обстановка во власти совсем нездоровая, шаткая. Знал и про тайные интриги Елизаветы. Он привлек на свою сторону бывшего подручного Анны Леопольдовны, обер-прокурора Сената Брылкина. Начали обрабатывать правительницу, что положение регентши слишком неопределенное – она должна взять на себя всю полноту власти, стать императрицей Анной II.

Головкин признал и то, что Остерман с Антоном Ульрихом кое в чем правы. Составил письменное обоснование: Анне Леопольдовне необходимо официально венчаться на царство и сразу после этого упрятать Елизавету в монастырь. Но это письмо он отправил во дворец с караульным сержантом Грюнштейном. А тот сделал крюк к Елизавете, прочитавшей послание. Мы не знаем, как Анна Леопольдовна восприняла предложение о монастыре для ее тетушки. Но идея венчаться на царство ей понравилась. А может, понравилась Линару или Юлии Менгден. Ведь это получались совершенно разные уровни, быть фаворитом или фавориткой правительницы – либо императрицы.

Пока при дворе решали данные вопросы, Елизавету осаждал Нолькен насчет подписи под обязательствами. Подключился Шетарди со всем своим обаянием, авансами французского золота. В Стокгольм и Версаль летели доклады, что все в порядке, соглашение «почти» подписано. Но подписи так и не было. О причинах догадался Амело. Написал Шетарди, что Елизавета уклоняется от условий, «которые могли бы обескуражить и, пожалуй, расстроить ее партию, опозорив принцессу в глазах народа», лишить Россию «по ее вине выгод и приобретений, составлявших предмет