того, ни потом не принимавшая резких кардинальных решений, единственный раз приняла его… Переворот Миниха уже показал – дело совсем не трудное. Царевна стала уточнять, сколько у Грюнштейна «верных». Оказалось, всего-то около 30. Но он обещал собрать больше. Деловито пояснял, чтобы привлечь солдат, лучше всего раздать им деньги. Елизавета кинулась рыться в шкатулках, нашла только 300 рублей. Погнала Лестока к Шетарди, но и у того наличности не было. Ему должны были выигрыш в карты, обещал завтра. А требовалось сегодня. Царевна развернула Лестока к ювелирам, заложить драгоценности.

Еще вчера заговор был похоронен – и вдруг его пружинки завертелись. Придворные Елизаветы и солдаты даже не умели держать язык за зубами. В тот же день до Антона Ульриха дошло: вокруг царевны началась подозрительная возня. Но безвольный генералиссимус не решился самостоятельно принять меры предосторожности. Доложил жене, предлагал усилить караулы, выслать по улицам патрули. А у правительницы упрямство и самоуверенная гордость перевесили всякую осторожность. Выговорила супругу то же самое, с прямым намеком, что они с Остерманом занимаются склоками и клеветой (и на то, что муж – трус).

А поздно вечером Грюнштейн со товарищи вынырнули у Елизаветы. Уж сколько они денег раздали, а сколько положили в свои карманы, история умалчивает. Но заверяли: преображенцы поддержат. Правда, все они были из одной роты, гренадерской, и только ее имели в виду. Их офицеры тоже болтали слишком много, и солдаты передали слухи, что в городе хотят ввести военное положение, усилить охрану дворца. Снова понадобился Лесток, больше и на разведку-то никого не нашлось. Он съездил к Зимнему и сообщил: никаких патрулей и кордонов нет, город спит, и во дворце все окна темные.

Елизавета отправила солдат обратно, поднимать сослуживцев. Усердно молилась перед иконой Спасителя. Дала обет – если у нее получится, за все царствование никого не казнить. Крайнее волнение царевны видно и из того, что она зачем-то нацепила на себя кавалерийскую кирасу (впрочем, это можно объяснить и ее обычным позерством, пофорсить в образе «амазонки»). Выехали двумя санями. Царевну сопровождали Лесток, Воронцов, Шуваловы, Грюнштейн, учитель музыки Шварц. Некоторые авторы называют и Разумовского. Но он, если и участвовал, оставался на заднем плане. Рядом с Елизаветой фавориту-певчему маячить в такой ситуации было совсем нецелесообразно.

Около 2 часов ночи приехали в расположение гренадерской роты Преображенского полка. Как выяснилось, даже здесь не все знали о предстоящем. Караульный растерялся, хотел бить тревогу. Его скрутили, продырявив барабан. А вся картина мятежа показывает, насколько же разболталась служба гвардии при Анне Леопольдовне и ее муже. Солдаты могли шататься по городу, когда и куда хочется. Дежурный офицер, очевидно, спал, переложив обязанности на унтеров. Сообщники царевны без всяких помех уже вооружились, взяли по 6 зарядов для ружья и по 3 гранаты. Дежурного арестовали, созывали из изб-казарм заспанных товарищей.

Версии речей Елизаветы в разных источниках отличаются. Но смысл один. Объявила, что она – дочь Петра, а ее хотят заточить в монастырь. Готовы ли воины ее защитить? Те взревели: «Матушка, мы готовы, мы их всех убьем». Это напугало царевну, никак не желавшую бойни. Она тормознула солдат, что в подобном случае откажется. Повернула их рвение в более чинное русло. Подняла крест: «Клянусь умереть за вас, клянетесь ли вы умереть за меня?» Потребовала: «Целуйте и мне крест на этом, но не проливайте напрасно крови!» Гвардейцы падали на колени, клялись: «Рады все положить души за ваше величество и Отечество наше!» [44, с. 432] Набралось 308 человек.

Будить всю гвардию или хотя бы весь полк никто не собирался. Офицеров не было ни одного. Треть солдат была из ветеранов Петра, боготворивших его, а значит, и его дочь. Остальные – молодежь, смотревшая в рот седоусым «дядькам». Из дворян были всего 54 – и то из мелкопоместных, захудалых. Прочие из посадских, крестьян. Но они-то и любили царевну, снисходившую поговорить, угостить, кумиться с ними.

Сани, имевшиеся в роте, сообщники уже запрягли. Набились в них, как получилось, и вереницей покатили по Невскому проспекту. Пихаясь в санях, воинство гомонило вовсю. Кто-то сообразил, что слишком много шума. Перед выездом к Адмиралтейству обоз остановили, спешились. Выделили несколько отрядов, Шуваловы повели их арестовывать Остермана, Лёвенвольде, Головкина, Менгдена, Бестужева. И опального Миниха заодно. Одна группа перепутала дома. Стала ломиться во французское посольство. Но разобралась в ошибке, ушла. А основная часть солдат с Елизаветой, Лестоком и Воронцовым направилась к Зимнему (в то время он был обращен фасадом к Адмиралтейству). Площадь была завалена снегом и просматривалась из окон, гвардейцы спешили проскочить ее. Царевна в тяжелой кирасе и длинных юбках вязла в сугробах. Солдаты озаботились: «Матушка, так нескоро, надо торопиться!» Подняли Елизавету на плечи и понесли [44, с. 406; 47, с. 641–645].

Страхи оказались излишними. Дворец спал. А часовые пропустили «своих» даже без окриков. И опять видно, насколько разболталась служба. Четверо офицеров в караульном помещении, очевидно, почивали. Царевна с толпой солдат ввалилась туда свободно, тревогу никто не поднял. Она разбудила отдыхающую смену: «Проснитесь, дети… и слушайте меня: хотите ли следовать за дочерью Петра?» При этом Елизавета запустила лозунг, позаимствованный у шведов: «Самим вам известно, каких я натерпелась нужд и теперь терплю, и народ весь терпит от немцев. Освободимся от наших мучителей». Солдаты перешли на ее сторону. Ошалелые офицеры отказались, хотя и ничего не предприняли. Кто-то из гренадер направил на них штык, но Елизавета отвела в сторону ствол ружья. Велела взять офицеров под арест. А расположение постов преображенцы хорошо знали, растеклись по дворцу, сменяя часовых. Только один унтер-офицер не подчинился, и его тоже арестовали.

Есть версия, будто Елизавета лично явилась в спальню Анны Леопольдовны. Более надежные источники рисуют иную картину. Царевна предпочла не встречаться с племянницей, поверившей в ее невиновность. Послала Лестока с Воронцовым. Анну Леопольдовну нашли в постели вдвоем с Юлией Менгден. Потребовали собираться, наобещав никому не причинять зла. Антона Ульриха выволокли из его покоев, завернув в одеяло. Взяли и годовалого императора Ивана Антоновича. В суматохе уронили его новорожденную сестру Екатерину, после чего она оглохла, но это выяснилось позже. Царственного ребенка принесли Елизавете, якобы взявшей его на руки и сказавшей: «Малютка, ты ни в чем не виноват, твои родители виноваты!»

Но что дальше… никто не представлял. Со всеми арестованными загрузились в собственный санный обоз и покатили во дворец царевны. Зимний бросили, и солдаты Елизаветы не преминули пограбить попавшиеся золотые, серебряные и другие ценные изделия. А дома дочь Петра отблагодарила их. Велела нести вино, водку. Впрочем, три сотни гренадер и примкнувший