наружу. Собака лает и тянет к дверям. Едва ее удерживая, я маленькими шажочками двигаюсь к выходу в надежде, что у той тетки хватит ума нас пропустить. Почуяв свободу, собака устремляется вдоль дома, и я за ней.

– Стой, тварина! – визгливо несется из-за спины. – Сколько раз говорили про намордники! Сто-ой!

Я вжимаю голову в плечи, опасаясь, что меня ударят. Тупая псица как назло раскорячивается посреди дороги, чтобы сделать лужу. Тетка с телефоном прыгает вокруг нас и, похоже, снимает.

– Я запомнила тебя!..

Собака снова блажит дворняжьим лаем, женщину уносит к подъезду, «запомнила-а» – затихает. Я выволакиваю собаку за угол и с силой хлещу ее по спине поводком.

– Все, завали пасть! Хватит орать!

Та поджимает хвост и уши, зырит на меня снизу вверх единственным виноватым глазом.

Никто не пострадал. На видео только ссущая собака. Ничего страшного не случилось. Но какой же гребаный стыд… Идти в парк Сосенки на собачью площадку больше не хочется. Хочется одного – чтобы ничего этого не было.

– Ничего бы не было, – шепчу я сквозь злые слезы.

На нас смотрит Лиза. А я даже не подумала, что она живет рядом, хотя да, наверное, поэтому и согласилась побыть пока у папы. Надо бы спросить у нее, как зовут собаку. Признаться, что я не справляюсь. В сумерках над головой Лизы мерцает вывеска магазина «Магнолия». Глядит строго, как чужая. Много ли она видела?..

Светящиеся буквы мелко моргают и гаснут. От названия остается огрызок: «МАГ… ИЯ».

Кажется, я в магазин собиралась. От жары совсем мозг сплавился… Прежде чем шагнуть в кондиционированную прохладу, я придерживаю дверь пожилой даме, которая выходит со своей собакой. Собака некрасивая. Я бы такую никогда не выбрала.

* * *

В тринадцать лет я написала рассказ о девочке, которая узнает, что ее папа на самом деле ей не родной. Родители скрывали от нее правду, потому что хотели, чтобы она стала монахиней, в то время как ее настоящий папа был колдуном, который боролся с нечистью. Разумеется, она выбрала стать не монахиней, а ведьмой.

Помню, как рылась в коробке с документами, когда родителей не было дома. Искала любое подтверждение, что меня удочерили, – впрочем, если бы такая бумажка действительно существовала, мама вряд ли стала бы хранить ее в общей коробке. Но мысль о том, что я должна была родиться в другой семье, меня не покидала. Сперва я представляла настоящего папу как Ван Хельсинга. Потом – просто богатым американцем, который ничего обо мне не знает (ведь не могла же ошибаться учительница английского, считавшая, что у меня врожденное знание языка?). И наконец – кем-то поближе, вроде отца Светки Рогожиной, который пил, курил и был веселым. Даже наливал нам по чуть-чуть вишневой настойки, потому что «все равно найдете, шпана, лучше дома под моим присмотром».

Когда я пригласила к себе Светку и еще нескольких девчонок из класса, папа предложил сыграть в лото. Все тут же побросали недопитый чай и переместились в мою комнату, но он приперся и туда со своими дурацкими гербариями – мы должны были смотреть и делать вид, будто нам интересно, хорошо хоть на гаражи за нами не увязался. Там, отхлебнув из бутылки «Blazer», переходящей из рук в руки, я наврала, что он мне не папа, мы даже внешне разные, и Светка поддакнула: точно, ты не можешь быть дочкой такого мудака, это прям видно.

В папиной квартире всего одна фотография – наша совместная, из последней поездки в Сочи. Я снимаю ее, прикрепленную магнитиком, с холодильника, спотыкаюсь о собачьи миски – откуда здесь вообще собачьи миски? Складываю их одну в другую и прячу в кухонный шкаф, все еще глядя на снимок: мы безнадежно похожи. На фото мне восемнадцать, первый курс, папе – сорок пять, и он, вообще говоря, красавчик, мог бы претендовать на роль колдуна в кастинге по моему рассказу. Вот только папа не колдун. У папы вялотекущая шизофрения. Время от времени папа ложился в клинику, а в остальное вел себя как обычно.

«Как обычно» – это разводил кактусы. На сайте ЦКЛК – Царицынского клуба любителей кактусов – папа значится учредителем, председателем и почетным членом с 2005 года. Кактусам в его доме отведено больше места, чем всему остальному. Самый старый порос пылью и подпирает потолок.

Я сворачиваю неизвестно откуда взявшуюся собачью лежанку и мечтаю об уборке. Еще думаю, что если вынести кактусы, которые занимают подоконник, здесь станет светлее. ЦКЛК собирается неподалеку, на улице Веселой, – уверена, они будут рады новым экспонатам, так что хватаю два горшка и оглядываюсь через плечо: на грязном подоконнике сиротливо белеют круги. Ничего, отмою.

Горшки я оставляю на лестнице, ведущей в подвал, к клубу, и сразу возвращаюсь за следующими. Удивительно, но пока я мотаюсь туда-сюда, на бесхозные кактусы никто не зарится. Когда небо начинает темнеть, ими уставлена вся лестница. Думаю, я сделала достаточный вклад в жизнь клуба, чтобы претендовать на звание почетного члена, и уж точно достаточный, чтобы полежать в ванне с бокалом ледяного игристого, так что на обратном пути сворачиваю в «Бристоль» там же, на Веселой. Дергаю ручку раз, два – заперто. Вывеска потрескивает, становится едва уловимо темнее. «Б… ОЛЬ» – читаю я то, что осталось. Без вина, конечно, грустно, но не настолько, если еще получится заказать пиццу.

Когда я захожу в квартиру, то обнаруживаю, что чертовы кактусы, которые я перетаскивала весь вечер, снова на месте.

Это невозможно. Не своими же ногами они сюда вернулись? Я тщательно обхожу комнату, заглядываю под кровать и за шторы – ни следа чужого присутствия. Соседка! Какая-то соседка меня встречала, у нее наверняка остались ключи. Нашла кактусы, решила, что выкинули, ну и приютила… Выяснять уже поздно, так что я стаскиваю пару горшков на пол, чтобы видеть небо, и удаляюсь в ванную, а когда захожу за полотенцем, кактусы стоят на подоконнике.

– Чертовщина, – не выдерживаю я.

Хватаю самый наглый, выставляю его за порог квартиры и смотрю, не моргая: двинется – замечу. Но кактус ведет себя как растение, а вот я чувствую себя идиоткой с джетлагом, поэтому запираю дверь и подыскиваю в телефоне сериальчик, достаточно скучный, чтобы под него уснуть.

Кактус уже там. Как будто никуда не отлучался.

Телефон летит на кровать. Приходится обыскать половину шкафов в прихожей, прежде чем нужный предмет оказывается у меня в руках. Сжимая молоток, я ставлю горшок с кактусом в ванну. От первого же удара горшок раскалывается.

Я всю жизнь тебя стыдилась! (Сухая земля смешивается с остатками воды.) Врала, что