Проводник Проводника чует издалека. Поэтому Леонид всегда знал, кто перед ним: жулик с Рен-ТВ или кто-то иной.

– Есть, – коротко выдохнул мужчина. Сорвался с места – и мы побежали, почти лишенные возможности задавать вопросы, пустившись в погоню, которая привела меня сюда.

В этот гребаный дом. В этот гребаный момент. В ситуацию, где я направляю катану на своих соратников, а мой муж говорит, что его пытался убить собственный наставник.

– Я переворошил много архивных данных. Мне помог бедный пьянчуга Игорь. Я помнил о его самоубийстве, помнил, где потом мы убили Черного и потеряли Санька. Это и архивы… они многое прояснили, – Тёма продолжает говорить, а я ловлю себя на мысли: мне почти все равно, что он скажет, если он позволит нам всем остаться в живых. – Ни один из активных боевых Проводников не дожил до старости. Либо смерть при исполнении, либо несчастный случай, либо самоубийство. Третьего не дано. А стоит какому-нибудь Проводнику умереть, и вскоре вблизи от того места объявляется Черный. Как когда вскрылся Игорь. А ведь твари довольно редкие, правда? Странное совпадение… только вот это не совпадение.

– Ты к чему ведешь, я не понимаю, – бормочет Пашка, которому явно претит целиться мне в грудь.

– Ты вот не понимаешь, – Тёма невесело улыбается, – а Леонид все понимает. Поэтому и из активных Проводников в свое время ушел. Правда, Леонид Михалыч?

Я кошусь на старого Проводника. В единственном открытом глазу зеленеет обреченность, и я понимаю: Леонид даст соратнику договорить. Что бы тот ни хотел сказать.

– Мы, Проводники… мы особенные, – продолжает Тёма. – Мы видим то, чего не видят другие. Мы можем призывать духов с изнанки реальности, делать их уязвимыми. Но у всего есть обратная сторона, и наши способности сводят нас с ума. Отправляют в могилу прежде срока. Обычный человек обернулся бы белой или серой душой, но Проводники, на которых еще при жизни реагирует ваше оружие… Мы становимся Черными.

«Проводников часто заменять приходится», – звучит в ушах далеким эхом. Голос принадлежит Леониду, голова услужливо подсовывает слайд нужного воспоминания: маленькая кофейня, капучино, пух, летающий за окном.

Прежде чем я снова встречаюсь глазами с куратором, тот отводит взгляд – и это выдает его с головой.

– Это же бред, – произносит Пашка с такой надеждой, словно одна надежда может воплотить слова в жизнь.

– Это? – уточняет Тёма вежливо. – Или то, что твой соратник вдруг убил незнакомого безобидного уборщика, который зачем-то носил с собой нож и владел им дай боже каждому?

– Вы заставляете их работать, зная, что они закончат так?

Я едва узнаю собственный голос, наконец прорезавшийся сквозь немоту.

– Сотня погибших ради тысяч спасенных. Дорогая цена, но ее приходится платить.

Леонид даже не отрицает; наверное, я должна его за это уважать, но могу только ненавидеть. Голос сухой, как бумага, острой гранью режущая палец в кровь.

Пашка опускает руку с револьвером – лицо бледнее белых стен.

– Мы делаем шаг к безумию каждый раз, когда пускаем способности в дело. К безумию и смерти. Выживают только те, кто рано отходит от дел, а таких очень мало… и это те, кто посвящен в обратную сторону медали. Кого-то посвящают. Кто-то ведь должен натаскивать новых Проводников… кто-то вроде нашего дорогого Леонида и еще нескольких избранных, – голос Тёмы спокоен до дрожи. – Черные всегда охотятся на Проводников, не замечала? На них – в первую очередь. Возможно, они что-то помнят. Возможно, хотят кого-то уберечь от своей участи. Но Управление тоже заботится о Проводниках… и убирает их, пока болезнь не зашла слишком далеко. Случайная смерть на задании… несчастный случай… вариантов множество. Но кого-то не удается устранить вовремя, и тогда-то появляются Черные…

Я замечаю, что опустила меч, только когда муж поднимается на ноги. Он качает сына на руках, тот улыбается во весь рот с первыми молочными зубками.

– Я отнесу Санечку в детскую.

Его шаги по мягкому ковру звучат набатом в тишине, хранимой нами тремя все время, пока Тёма не с нами. Я ловлю себя на мысли, что хочу услышать, как хлопает входная дверь, хочу, чтобы он убежал.

Но вместо этого стучит плотно прикрытая дверь детской. И мой муж возвращается.

– И что же мы теперь будем делать, Артемий? – тихо спрашивает тогда Леонид.

– То, что и надо сделать, – устало отвечает тот. – Василек?

Он сказал только это. Но я поняла все несказанное.

– Нет.

Слово рубануло по воздуху вместо клинка.

– Для меня нет иного пути, – говорит муж так, словно мы выбираем, куда поехать в отпуск. – Ты видишь, что показывает тебе твой меч. Других духов в комнате нет – как Проводник тебе говорю. Для меня возможен только один финал. И я не хочу заканчивать… так.

– Ты для этого час назад сражался за свою жизнь? Чтобы теперь просить об этом меня?

– Для этого и сражался. Я не хотел уйти, оставшись в твоей памяти психом. Они явно не представили бы мою смерть казнью из милосердия. – Тёма подается ко мне, словно подставляя грудь под лезвие. – Мне важно было, чтобы ты знала. И мне важно, чтобы это была ты.

– Я не… Ты больше не будешь применять способности, ты можешь просто…

– Мучиться от кошмаров? Бояться темноты? Мечтать о смерти, как в последние дни, потому что в той темноте хотя бы не будешь бояться? Сидеть всю жизнь в палате с мягкими стенами? – он качает головой со слипшимися на лбу кудрями. – Сейчас уже ничего не сделать. Я ведь прав, Леонид Михалыч?

– На этой стадии процесс не остановить, – негромко подтверждает куратор. – Даже препараты не помогут.

– Я уже мертв, Василек, только еще хожу. Я не хочу, чтобы в мире, где живешь ты, стало одним монстром больше. – Тёма кладет руку на мою, опущенную, с цукой[10] катаны в пальцах. Шелковая оплетка впитывает ледяной пот с ладони. – Давай. Путь к сердцу мужчины лежит через желудок – буквально. Наши друзья разберутся с телом и обставят все несчастным случаем, как всегда.

– Я не могу.

– Ты единственная, от кого я это приму. А тебе будет некого винить.

– Я. Не. Буду.

– Василек, – в его глазах покой, как в его голосе, и в них – смерть. – Любой может умереть. Я прежде всего. Помнишь?

Я смотрю в эти глаза и подаюсь вперед. Его губы сухи, как мои веки, когда я наконец отстраняюсь и отступаю на хорошо знакомую дистанцию.

– Я люблю тебя.

Он улыбается и успевает ответить тем же, прежде чем я заношу клинок.

* * *

Похороны устраивают через пять дней.

Людей