Дамиан ничем помочь не мог, а вот взглянуть на спирита – запросто. Как знать, не этот ли смазливый плут с лилией в петлице дал Лауре Гамильтон ту листовку Спиритуалистического Братства?

– Все очень просто, дорогой Родрик, могу я звать вас Родрик, раз уж вы близкий друг моего брата? Так вот, дорогой Родрик, все очень просто. Грегори пугающе рационален, а я – нет. Несколько лет тому назад мы поссорились, когда мой брат нелестно высказался о мадам Д’Эсперанс[22]. Я решил, что не желаю более иметь дела с таким нечувствительным человеком, и потому покинул Англию и переехал во Францию. Там, знаете ли, к медиумам относятся серьезно. Но мы ведь должны прощать ближним их заблуждения, не так ли, дорогой Родрик?

Лорд Д. на протяжении всего этого монолога смотрел на Дамиана с добродушной иронией. Точно так же и сам Дамиан смотрел обычно на рьяных поклонников спиритизма. Что ж, значит, образ удался.

– Прошу простить, я хотел бы присутствовать на сеансе, – улыбнулся Дамиан, вернул своему собеседнику дружеское похлопывание – не такое сильное, конечно, руки его слегка дрожали от усталости, – и направился к двери в гостиную.

В комнате назойливо пахло лилиями. Эти цветы были расставлены пышными букетами в больших китайских вазах повсюду: на столах, на консолях, на шкафах и даже на подоконниках за легкими полупрозрачными шторами. Этот запах туманил разум. Отличная задумка, оценил Дамиан и присмотрелся к медиуму. Им оказалась худощавая женщина средних лет, совершенно заурядная. В мадам Кесуотер, навестившей их давеча, было больше породы. Убрать все эти лилии, переодеть даму и ее ассистента в обычную одежду, и их бы даже на сцену мюзик-холла не пустили. Кстати, скорее всего, оттуда они и вышли.

В ходе сеанса Дамиан заскучал. Медиумесса пользовалась всеми обычными приемами шарлатанов, и это навевало тоску. Украдкой Дамиан порасспрашивал соседей – тех, кто точно так же не впечатлился сеансом, – показал нарочно прихваченную листовку, но никто из ценителей медиумизма не смог сказать, что это за Братство такое. Листовка была гостям леди Морроу неизвестна.

Снова тупик.

Немало раздраженный, Дамиан поднялся с диванчика и вышел из душной, сумрачной комнаты. После салона, наполненного ароматами лилий и свечного воска, ярко освещенная электрическими лампами зала показалась ему настоящим раем. Дамиан сделал несколько глубоких вдохов, наслаждаясь обманчиво-свежим воздухом, а потом снова нырнул в толпу гостей и продолжил расспросы.

* * *

Информацию Элинор раздобыла самую скудную. Лаура Гамильтон занималась благотворительностью в самых бедных районах Лондона – похвальное, надо сказать, занятие – и увлекалась спиритизмом. Этим же самым занимались сотни других респектабельных дам, едва ли это можно было назвать ключом. Элинор ради очистки совести попросила адреса работных домов, к которым проявляла интерес миссис Гамильтон, под предлогом того, что и сама не прочь заняться благотворительностью. Как знать, не решили ли лондонские брави, которые с работных домов кормятся, что чистенькая леди как-то нарушает их территорию. И все же Элинор полагала, что от этой дюжины адресов будет немного толку.

А потом, когда леди Морроу заскучала, – она уже насобирала себе материала для сплетен, – Элинор взяла в оборот ее подруга. Различала их Элинор все еще только по украшениям.

Дениза де Брессей носила на пышной, корсетом утянутой сверх разумного груди массивное, дикарского вида ожерелье с изумрудами, каждый величиной с ноготь. Схватив Элинор под руку, леди пошла через толпу гостей, рассекая ее, точно ледокол массивные торосы. Она все говорила и говорила что-то о бедных сиротках, ухватившись за слова о благотворительности, и замолчала, только дойдя до конца народом забитой анфилады. Здесь на стульях в совершенно одинаковых позах неподвижно сидели семь юных девушек в светлых кружевных платьях. Судя по одинаковым фасонам и ткани – различались они только цветом лент, – девушки были воспитанницами одной школы или же приюта.

– Вот они, мои птенчики, – проворковала мадам де Брессей.

Элинор на мгновение растерялась, разглядывая бледных девушек. Они смотрели перед собой безучастно и выглядели отнюдь не как юные непоседливые школьницы. Элинор всегда полагала, что даже самое строгое воспитание не может вытравить из девушки любопытство, тем более когда речь заходит о таком ярком, причудливом, полном диковин празднике. Очевидно, кому-то это удалось.

– Ну все, дорогая моя. – мадам де Брессей сменила вдруг тон и крепче стиснула руку Элинор. – Она ваша.

Холодок пробежал по коже. Проник под платье, тронул ледяными пальцами щиколотку чуть выше ботинка. Забрался под юбку, под чулки, змейками потек, заставляя ежиться, пытаясь избежать страшного прикосновения. Он взбирался все выше, выше, точно настигающий Элинор прибой. Куснул колени, живот, грудь разодрал ледяными когтями, доставая до сердца. Сдавил горло, мешая дышать. А в нос между тем бросились все запахи: оранжереи, духов Денизы де Брессей, пота, вина, ванили, еще чего-то сладкого и смутно неприятного, вызывающего опасения.

– Она вам больше не нужна, – нетерпеливо сказала мадам де Брессей. – Избавьтесь, как от той.

Элинор прикусила губу, пытаясь остановить чужие слова, готовые вот-вот сорваться. Но она, к ужасу своему, не смогла контролировать собственное тело.

– Все не так, – произнесли губы, и собственный голос показался чужим. – Эта – другая, ее трудно побороть.

Хотелось кричать. Но что-то чужеродное, страшное заняло тело, не давая позвать на помощь. Холод растекся под кожей, проник в каждую клеточку, заморозил Элинор. Она почти не чувствовала своего тела, а оно двигалось – немного неловко, медленно, словно преодолевая сопротивление воздуха.

– Я помогу вам. – Мадам де Брессей достала из кармана флакон – в таком носят нюхательные соли – и вытащила пробку. По зале поплыл незнакомый, очень странный запах, густой и сладкий, какой-то кладбищенский. На мгновение все скрылось за этим причудливым ароматом, а потом вдруг обострилось, все звуки и запахи стали неимоверно отчетливы. А следом, словно пелена пала, в лицо швырнули горсть пепла. Глаза заслезились, дышать стало не трудно, а просто невозможно, и единственным отчетливым звуком был теперь стук сердца. Оно било быстро и неровно, словно норовило выскочить из груди.

Медленно, преодолевая сопротивление, борясь с самой собой, Элинор подняла руку и зажала нос и рот, но это не помогло. Запахом пропиталось все: ее пальцы, рукав платья, волосы.

– Осталось немного, – прошелестела мадам де Брессей. – Она почти уже…

Элинор не стала дослушивать. Она развернулась, с трудом, ведь воздух был вязкий, как желе, а тело точно чужое, и начала пробираться сквозь толпу. Почему в этом доме так много людей? Затуманенному сознанию Элинор они казались масками, личинами, под которыми прячется нечто жуткое. Это нечто то и дело проглядывает в словах и поступках.