был крайне подозрителен с политической (патриотической) точки зрения. Представители церковной иерархии играли важную роль в правительственном контроле за религиозным диссидентством. Губернаторы, главный источник информации по этим вопросам для центрального правительства, опирались в своих суждениях на сведения и мнения, которые представляли им местный епископ и его миссионеры, см. например, [РГИА, ф. 1285, оп. 185 (1907), д. 49, л. 33, 36–37; ГА РФГА РФ, ф. 102 (ДП/ОО), оп. 1913, д. 85, л. 111, 124–125, 148, 159]. В Петербурге Святейший Синод или, по крайней мере, его обер-прокурор не только привлекали внимание правительства к вопросам, касавшимся сектантов, но и официально консультировали центральные органы власти, когда принимались решения по религиозной политике. К тому же, поскольку Синод был представлен в Совете министров, чье согласие было необходимо для того, чтобы провести какой бы то ни было закон через Думу, Церковь также обладала официальным голосом в высочайшей властной инстанции[81]. Департамент полиции снабжал Синод секретной информацией, о которой считал нужным известить Церковь [РГИА, ф. 796, оп. 190 (4 отд., 3 ст.) д. 354, л. 1–2]. Гражданские власти обращались к Синоду за содействием и сами предлагали свою помощь. Тем не менее МВД не спешило исполнять просьбы со стороны Синода предоставить этому органу больше контроля над религиозными диссидентами и ввести формальную процедуру регулярных консультаций с властями епархий – на том основании, что, хотя подобные консультации желательны, в конечном счете гражданские власти не могут подчиняться властям духовным [РГИА, ф. 796, оп. 191 (6 отд., 3 ст.), д. 259, л. 4-33].

Таким образом, присутствие баптистов в стране и их деятельность воплотили в себе для православных клириков множество проблем, вызванных Революцией 1905 г. Беспокойство по поводу отношений духовенства и мирян, неопределенность пастырской стратегии среди русских и сомнения по поводу места православия в Российском государстве – все эти вопросы были актуальны и до революции, но они обрели совершенно новое звучание, когда государство запустило конституционный эксперимент в 1905–1906 годах. Расширение баптизма показало, что Церковь не обладает полнотой контроля над собственными мирянами, и послужило стимулом к поиску новых форм пастырской работы. Но также церковникам стало казаться, что государство бросило православные массы деревни на милость еретиков и связало Церковь в ее попытках защитить паству. Следует поближе взглянуть на конфликты, которые разворачивались между баптистами и православными на селе, и на то, что эти конфликты означали для разных их сторон.

Столкновения в деревне и их политическое значение

Несмотря на возрастающее давление со стороны правительства и усилия православных антисектантских миссионеров, баптистское сообщество продолжало расти быстрыми темпами между 1910 г. и началом Первой мировой войны. Сообщения о толпах, которые собирали баптистские собрания, особенно в городах, показывают, что, помимо относительно небольшого ядра полностью включенных в общину членов, в баптистской орбите вращалось много любопытствующих, которых заинтересовали проповедь баптистов и их образ жизни. Однако для многих людей деятельность баптистов выступала явной угрозой традиционным культурно-религиозным нормам, по которым жил русский и украинский народ. В особенности культура деревни была пронизана этими нормами. Государство считало баптистов угрозой структуре Российского государства; Церковь опасалась, что они подрывают ее отношения с мирянами; однако для многих крестьян баптисты в первую очередь были опасны тем, что не желали вписываться в привычный ритм деревенской жизни, – и за это они выплескивали на них свой гнев. Тема насилия постоянно присутствует в рассказах о жизни баптистов на селе между 1905 и 1917 годами; она вновь проявляется в 1920-е годы. В последние годы Российской империи и баптисты, и их противники выстраивали нарративы о насилии, которые были нацелены на чувства различных элит и призваны способствовать достижению целей обеих групп. В свете насилия, связанного с баптистами, становятся понятны как меры правительства по защите сектантов, так и тесная ассоциация между баптизмом и общественным беспорядком в умах чиновников.

В петиции, направленной в Департамент духовных дел в июне 1910 г., группа крестьян-баптистов из Екатеринославской губернии жаловалась, что когда они подали местным крестьянским властям заявление на своих православных соседей, которые срывали их собрания и избивали их, то получили ответ: «Вас будем бить, пока вас мало». «Где же свобода веротерпимости и совести, которую наш Государь дал, что и самые начальники не обращают внимание?» – спрашивалось в петиции [РГИА, ф. 821, оп. 133, д. 194, л. 42]. Постановления, принятые в далеком Петербурге, совсем необязательно исполнялись в повседневной практике. Задолго до того, как баптисты получили возможность действовать легально, они становились жертвами насилия со стороны соседей, на которое часто закрывали глаза местные власти. Издевательства, которым подвергались обратившиеся в евангельское христианство, стали постоянной темой возмущенных публикаций и выступлений среди их защитников еще прежде 1905 года, см., напр., [Арсеньев 1905: 199–201; Мельгунов 1903]. Но и теперь, как показал екатеринославский случай, хотя собрания баптистов были легализованы, преследования не прекратились. Уйти из Православной церкви и совершать неправославные обряды среди православных – такое поведение вызывало враждебность со стороны членов семьи, остававшихся в православии, мешало привычному управлению деревней и нарушало ритуальное единство крестьянской жизни.

В православных семьях уход одного из членов из отеческой религии предсказуемо воспринимался как катастрофа. Многие подобные семьи обращались к местному священнику или православному миссионеру с просьбой помочь вернуть новоиспеченного баптиста в православную веру, см., например, [ГМИР, ф. 2, оп. 16, д. 155, л. 18; Баптист, № 18 (23 марта 1911): 102][82]. Сохранились многочисленные рассказы в правительственных архивах и в баптистской и светской прессе о конфликтах, возникавших, когда новообращенные баптисты отказывались выполнять ежедневные ритуалы православной жизни – почитание икон и крестное знамение. Семьи протестовали, когда иконы отдавали прочь из дома, продавали или даже сжигали, например, [РГИА, ф. 821, оп. 133, д. 310, л. 175об.; РГИА, ф. 821, оп. 133, д. 301, л. 38]. Не меньшее негодование вызывали обоснования, которые баптисты давали своим действиям. Многочисленные жалобы со всей страны показывают, что, какие бы слова при этом баптисты ни использовали, их православные визави слышали только богохульства в адрес всего самого святого. Крестьяне со всей России докладывали полицейским и священникам, что баптисты называли иконы «досками» [ГМИР, колл. 1, оп. 8, д. 13, л. 1, 4 об., 29]. Осуждение баптистами иконопочитания как идолопоклонства тоже не делало их отношения с православным окружением теплее.

Практика крещения исключительно взрослых также напрямую противоречила православному учению и шла вразрез с принятыми представлениями о семье и общине. Исследователи радикального протестантизма неоднократно отмечали, что практика крещения взрослых (и особенно повторного крещения) по самой своей сути предполагала социальную сепарацию