стремительных перемен в поздней Российской империи. Здесь становится видно, что сама идея «русскости» могла восприниматься очень по-разному и являлась предметом горячих дискуссий в обществе.

Пролагая русский путь: евангелические христиане о собственном движении

С самого начала русского евангелического движения двумя центральными вопросами, на которые приходилось искать ответ его участникам, были вопрос о последствиях их духовного выбора для собственной национальной идентичности и вопрос о культурной легитимности самого этого выбора. Не только внешнее давление, но также усвоенные идеи о русскости и ассоциировавшихся с нею религиозных практиках делали эти вопросы крайне острыми для новообращенных. По мере складывания евангелической деноминации в конце XIX в. вырабатывалось определенное отношение к иностранному наследию новой веры. Все это происходило в особой общественной атмосфере: всюду говорили о проникновении западных идей в Россию и о том, насколько они полезны или опасны для страны. Баптисты скоро сами стали предметом подобных обсуждений. Обе стороны этой широкой дискуссии считали, что русская народность представляет собой некое сущностное единство и обладает неизменными качествами, которые можно определить и описать. Спор шел лишь о том, что это были за качества.

То обстоятельство, что на ранней стадии русский евангелизм развивался под влиянием иностранных проповедников, было значимо как для внешних, часто враждебных наблюдателей, так и для самих баптистов. Английское влияние было представлено лордом Рэдстоком и развито русскими дворянами, бывавшими за границей, и наиболее сильно ощущалось в Петербурге. Лидер евангельских христиан Иван Проханов и баптистский петербургский пресвитер Вильгельм Фетлер оба до 1905 г. учились в баптистских училищах Англии [Prokhanoff 1933: 97-100; РГИА, ф. 821, оп. 133, д. 298, л. 353]. Также проводником английского наследия стало Британское и иностранное Библейское общество, располагавшее широкой сетью, распространявшей синодальную Библию в России. Агенты этого общества зачастую впервые знакомили будущих баптистов с протестантскими идеями [Bat-alden 1994: 86–87]. На большей части страны, впрочем, протестантизм ассоциировался с немцами. Российские немцы показывали русским пример организации устойчивых протестантских конфессий, основу которых составляли рассыпанные по всей стране небольшие группы верующих. Ранние лидеры с юга России ездили в миссионерскую школу Иоганна Онкена в Гамбург и обращались к литературе, издаваемой им. Но у славян очень скоро появились самоорганизация и самоуправление. К началу XX в., когда Российская евангелическая церковь заявила о себе как о самостоятельном сообществе, Гамбург, сохраняя значение культурного центра для баптистов, перестал быть центром организационным. Когда был основан Всемирный союз баптистов, где решающую роль стали играть англичане и американцы, Британия и США стали для русских евангеликов альтернативным источником идей, моральной поддержки, а иногда и денег.

Немецкое влияние, однако, оставалось особенно чувствительной темой. Как показывает Уолтер Лакер, немцы длительное время были главным «чуждым» (foreign) компонентом в Европейской России; славянофильство и русский национализм появились отчасти из возмущения значительностью их влияния [Laqueur 1990: 51]. Именно предубеждение против немцев вызвало на свет одну из наиболее популярных книг о русском баптистском движении, написанную епископом Алексием Дородницыным, бывшим миссионером Херсонской и Екатеринославской епархий. Повествуя об Учредительном съезде Союза русских баптистов в 1884 г., он издевательски комментировал преамбулу к протоколу собрания, в которой говорилось, что этот съезд тем замечателен, что его можно считать первым самостоятельным собранием русских крещеных братьев в нашем любезном отечестве России:

Эта секта, так широко разбросавшая свои сети на юге России, представляет из себя великую силу, враждебную не только Православной церкви, но и государственному строю России, – силу тем более опасную, что действия ее направляются опытными руками немецких вожаков штунды – необаптизма, не упускающих самого ничтожного случая сослужить службу незабвенному Faterland’y на счет «любезного отечества», России.

Таким образом, согласно Дородницыну, «наша южнорусская штунда есть произведение немецкого гения» [Алексий (Дородницын) 1903:180–181; Алексий (епископ) 19086:569]. Новообращенные баптисты – невежественные марионетки в руках врагов Российской империи.

На самом деле, хотя русские баптисты перенимали иностранные идеи и иностранные модели организации, они всегда адаптировали их по-своему и весьма вдумчиво рассматривали их пригодность для себя. Несмотря на глубокое убеждение, что для истины не существует границ, которые устанавливают люди, русские баптисты постоянно задумывались над вопросом о народном характере. Перед ними вставали все новые и новые задачи: как назвать свое движение, какую музыку и тексты использовать для богослужений, каким образом организовывать общины? Вновь и вновь русские баптисты должны были создавать свою, русскую версию импортированной, иностранной веры. Так они обнаруживали себя в оппозиции Православной церкви и находили себе союзников в лице немецких баптистов Российской империи.

Как показывает спор о самом употреблении самоназвания «баптисты», было непросто даже назвать это новое исповедание, обратившиеся в которое русские люди верили в крещение взрослых, священство каждого верующего и в конгрегациональную форму церковной организации. Любое решение этого вопроса должно было иметь далеко идущие последствия. Как для сторонников, так и для противников движения главным здесь было, в какой степени это имя будет отражать западную филиацию новой веры и насколько желательно демонстрировать такую филиацию.

Это был не просто внутренний вопрос общины, как она хочет себя называть. Речь шла о контроле над собственным образом в общественном сознании. Поэтому с порога было отвергнуто именование «штундисты». Верующие, по-видимому, сами никогда не называли себя штундистами и регулярно протестовали, когда к ним применяли эту кличку [Рождественский 1889:2; Blane 1975: 277]. Дело не столько в том, что она была образована от немецкого слова, сколько в том, что под этим именем русских баптистов преследовали в эпоху Победоносцева. Это слово обладало сильным негативным зарядом в культурно-политическом смысле. Кроме того, задолго до 1905 г. православные антисектантские миссионеры сигнализировали об опасности того или иного движения за возрождение духовной жизни среди славян, прибавляя к названию того или иного кружка приставку «штундо-» [Русские сектанты 1911: 35–46].

Главной альтернативой названию «баптисты» было «евангельские христиане». Важно, что выбран был вариант «евангельские», а не «евангелические» [Rushbrooke 1923: 137]. Здесь подчеркивалось преимущественное обращение к Евангелию, Священному Писанию, которое выступает единственным авторитетом, тогда как «Священное Предание», на которое опирается Православная церковь, отвергается. Также обозначалось отличие от немецких лютеран (официальное название: Лютеранско-евангелическая церковь), чьи принципы веры также были иными. Когда противники евангельских христиан называли их христианами «евангелическими», это могло звучать как обвинение в иностранных симпатиях и предательстве собственной национальности [Проханов 1915: 20].

Но редакторская статья в первом номере «Баптиста» заявляла, что было бы печально, если «мы оказались бы вынужденными ради какой-нибудь одной-другой сотни неспокойных и немощных наших братьев порвать связь и разрушить наше единство с десятком миллионов заграничных баптистов, которые составляют с нами одно тело и один дух»