здесь пагубное влияние православных священников на народ; третьи полагали, что это симптом отсталости деревни, которая не доросла до представления о свободе совести.

Сами баптисты, говоря о преследованиях и насилии в отношении своих братьев и сестер, неизменно возлагали вину на православное духовенство, см., например, [Братский листок (март 1906): 8; Баптист, № 10 (2 марта 1911): 77]. Когда в петициях сектантов и в сектантской прессе появлялись описания конфронтации с православными, как правило, утверждалось, что перед этим православные слышали проповедь с осуждением баптистов, например, [РГИА, ф. 821, оп. 133, д. 254, л. 18; д. 301, л. 221]. К примеру, баптисты в селе Гуровцы Киевской губернии горько жаловались, что сельский священник был в ответе за возбуждение ненависти к ним в своей проповеди, утверждая, что именно он спровоцировал массовое избиение баптистов, ударив сектанта по имени Яцык в грудь, воскликнув: «Вон, штунда!» [РГИА, ф. 797, оп. 80 (2 отд., 3 ст.), д. 390, л. 3 об., 11 об.]. Также звучали обвинения, что, когда толпа расправлялась с диссидентами, священник стоял рядом и не препятствовал насилию [РГИА, ф. 1284, оп. 185 (1907), д. 39, л. 151–152 об.; ф. 1284, оп. 185 (1908), д. 72, л. 40].

Трудно оценить, какую роль православные священники и миссионеры в самом деле сыграли в пробуждении на селе фобии, направленной против религиозных диссидентов. Как правило, священники признавали наличие конфронтации, но обычно отрицали, что сами в ней участвуют, а иногда отрицали и сами факты преследования и насилия, например, [РГИА, ф. 1284, оп. 185 (1907), д. 39, л. 151–152 об.]. Так же, как не всегда понятно, какие именно слова баптистов оскорбляли их православных собеседников, не всегда очевидно, что именно священник спровоцировал нападение на сектантов своей проповедью, в которой он мог просто говорить о богословских заблуждениях баптистов, но открыто не призывать ни к каким действиям. В конце концов, на православных священниках лежала обязанность предостерегать свою паству от взглядов, которые Церковь считала еретическими. Церковное расследование случая в Гуровцах заключило, что местный священник был энергичным молодым пастырем, который возродил прежде находившуюся в упадке приходскую жизнь. Как многие приходские священники, в особенности после 1905 г., он потратил много энергии, противодействуя распространению баптизма в своей общине, организуя публичные диспуты с сектантами в приходской школе и устраивая особые миссионерские вечера[88]. Многие семьи на селе ценили работу священников и миссионеров, всецело доверяясь им, когда дочь или сын покидали православие[89].

Несомненно, баптистские обвинения духовенства в том, что преследования со стороны соседей были спровоцированы им, находили живой отклик среди многих представителей либеральной и левой интеллигенции. Как заметил Стивен П. Франк, городская пресса охотно освещала случаи нападений на сектантов, чтобы показать отсталость деревни [Frank 1987: 257, 264][90]. К тому же подобные случаи подтверждали представление о том, что духовенство несет в деревню самые ретроградные явления, связанные с государственной властью. Баптисты знали об этом и использовали позицию прессы в свою пользу. Они лично обращались к литераторам и журналистам, которые стремились отстаивать свободу вероисповедания, сообщая им о своих проблемах. Они также публиковали отчеты о всех случаях религиозных притеснений в собственной прессе, и подобные материалы впоследствии становились источником уже для светской прессы[91]. Сохранилось множество описаний религиозного противостояния, и не возникает сомнения, что религиозный конфликт был действительно масштабным явлением, хотя не всегда можно установить детали конкретных случаев столкновения. Однако рассказы об этих случаях способствовали укреплению общей идентичности евангельских христиан – они все вместе чувствовали себя жертвами неправедного гонения и черпали силу из сравнения себя с первыми христианами, см., например, [Гонения нашего времени 1909; Д. И. М. 1908: 23; Белоусов 1910: 347–348].

Несколько наблюдателей отмечали, что евангелики подвергаются куда более частым нападениям и они носят куда более жестокий характер, чем в случае с другими религиозными диссидентами. В 1908 и 1909 годах два видных обозревателя религиозной жизни диссидентов Сергей Мельгунов и Алексей Пругавин независимо друг от друга заявили о прямой взаимосвязи учащения нападений на баптистов и политической реакции, восторжествовавшей после 1907 г. Мельгунов предостерегал своих читателей в 1908 г.: «Растет реакция, а вместе с тем в газетах учащаются сообщения о преследованиях сектантов и, между прочим, о неразрешении им в ряде мест устройства молитвенных собраний» [Мельгунов 1909: 107]. Пругавин связал этот феномен с возвращением старых недугов сельской жизни: «Нападения на баптистов и штундистов и случаи жестокого избиения их все более учащаются. В большинстве случаев эти избиения происходят, как и в прежнее время, при благосклонном содействии и иногда и при участии представителей сельской власти, полиции и даже духовенства; последнему нередко принадлежит инициатива» [Пругавин 1909: 174–175].

Подобные обвинения в адрес священников и полиции были необходимы, отчасти чтобы защитить либерально-народническую веру в демократический потенциал простого народа. Пример подобной идеализации народа – статья в либеральной газете «Речь», где сообщалось о случае издевательств толпы над местными баптистами, которые пытались провести крещение; автор заключил, что эта «картина полного погрома» должна была иметь своих подстрекателей, поскольку

…наш простой народ обычно относится очень терпимо ко всем иноверцам и инославным. Вид молящихся, как бы ни казалась странною форма моления, никогда не вызывает даже простого зубокальства в русском человеке, не говоря уже про вражду и насилие. Как же надо было перевернуть вверх дном хваленое «благодушие» русского крестьянина, чтобы довести последнего до такого погрома! И доводят [Christianus 1911]; вырезка в [РГИА, ф. 821, оп. 133, д. 254, л. 71].

Возможно, в некоторых случаях темные крестьяне действительно поддавались на пропаганду представителей Церкви и государства. Однако подобные инциденты, скорее, показывают, что как крестьянская община, так и евангелики, которым эта община противостояла, были способны использовать коллективные представления тех или иных элит в собственных целях. Евангелики спешили донести весть о своем притеснении до либеральной и левой общественности и с жаром обвиняли в подстрекательстве к насилию православных священников, которым эта общественность приписывала нетерпимость и стремление расправиться с инакомыслящими. Но и сельские сходы, желавшие избавиться от своих баптистов, от опасности, которая, по их мнению, угрожала как им, так и всему государству, охотно эксплуатировали убеждения чиновников и правых общественных деятелей, что русский крестьянин – оплот православия, а православие служит залогом политической благонадежности. И это не ушло от внимания миссионеров и правой прессы. Например, в 1909 г. в московской газете «Вече» появилась статья под ироническим заголовком «Плоды “Свободы совести”», где рассказывалось, как баптисты до такой степени «испытывали терпение» населения одного села, что селяне были вынуждены разбить окна в молитвенном