христианина и его конфликт с общественной средой. Как говорит Джон Босси в отношении анабаптистов эпохи Реформации,

крещение по вере было учением, разделявшим людей, и не просто в глазах местных бюрократов и одержимых выискиванием крамолы городских властей; это было громогласным заявлением простого человека, адресованным всему миру, о том, что, по своему убеждению, которое подкрепляется крещением, теперь он и его дети живут как христиане [Bossy 1985:110].

В своем исследовании истории баптизма Уильям Генри Брэкни утверждает, что ковенант, составленный из взрослых обращенных, «представлял собой совершенный разрыв» с традициями государственной Церкви, поскольку он «полностью порывал с традицией, заключая договор непосредственно с Богом» [Brack-пеу 1988: 3].

Конфликт по поводу ритуалов и веры часто выходил за пределы крестьянской избы и становился делом всей деревни. В 1911 г. миссионер Василий Скалдин сообщал, что сельский сход постановил прогнать тех, кто вошел в баптистскую общину в одном украинском селении. Когда баптисты собрались у своего молитвенного дома в воскресенье, там их уже ждала толпа вооруженных крестьян. Скалдин спросил, чего им надо, на что последовал ответ: «Чтобы здесь вы не собирались и не развращали наши семьи». На возражения баптистов, что на их стороне царская воля и дозволение губернатора, что они по закону могут исповедовать свою веру, крестьяне объявили свой приговор: «Мы ничего не признаем, у нас свой закон, и мы сделали приговор выгнать вас и больше ничего знать не хотим» [Баптист, № 10 (2 марта 1911): 77][83]. Натали Зимон Дэвис показала, что во время Реформации погромщики часто воспринимали совершаемое ими насилие как законную защиту истинной веры, которую не может отстоять правительство; подобным образом и здесь крестьяне пытались защитить традиционный уклад своей общины, искореняя ересь [Davies 1975:160–165]. Во многих случаях православные крестьяне открыто оправдывали свои действия тем, что деревенское право имеет преимущество перед законами, которые принимаются в Петербурге, или переводили проблему религиозного диссидентства в область общественной и политической неблагонадежности сектантов, чтобы вынудить правительство выслушать свои жалобы, например, [РГИА, ф. 821, оп. 133, д. 301, л. 49–50; ГМИР, ф. 2, оп. 16, д. 155, л. 12–14][84].

Общины, которые принимали меры против своих баптистских соседей, обычно предъявляли к ним две претензии: во-первых, их проповедь была недопустима, во-вторых, само их присутствие в деревне нарушало порядок сельской жизни. Как говорилось в постановлении одного сельского схода 1907 г. об изгнании баптистов,

они смело являются везде, и на улицах и в домах, с своею пропагандою и, стараясь совратить в свое вероучение, не останавливаются ни пред каким публичным кощунством, ни пред какою наглостью и даже богохульством над Православною церковью, святыми иконами, обрядами, таинствами; дерзость их и назойливость, с какою они при всяком случае, при всякой встрече с православными стараются распространять свое учение, в последнее время стала невыносимой [ГМИР, ф. 2, оп. 16, д. 155, л. 12–14].

В обращении жителей одного села к губернатору с прошением прогнать от них группу новообращенных евангеликов говорилось, что они «подрывают общественный строй жизни нашего поселения» [ГМИР, ф. 2, оп. 16, д. 155, л. 3]. Религиозное диссидентство действительно серьезно нарушало административную жизнь села, поскольку светские аспекты этой жизни были нерасторжимо связаны с религиозными. Хотя формально управление селом и приходом были разделены, именно сельский сход голосовал за принудительный «сбор» от всех селян на строительство и поддержание местной церкви [Shevzov 1994: 274–275, 172]. Теперь же баптисты отказывались участвовать в подобных голосованиях, что для их соседей было вопиющим нарушением норм общинной жизни, оскорблением неотъемлемой части жизни общины – Церкви.

Жители села часто протестовали против публичного проведения неправославных обрядов, поскольку деревня традиционно воспринималась как исключительно православное пространство. Баптистское крещение взрослых в реке могло вызывать различные реакции – от более или менее доброжелательного интереса до массовой драки[85]. Много конфликтов возникало из-за похорон [РГИА, ф. 821, оп. 133, д. 194, л. 15 об. – 16]. Здесь вопросы легитимности новой религии переплетались с проблемой выделения неправославным земли на кладбище, которая была одним из значимых ресурсов сельской общины. В 1911 г. в казачьей станице Баталпашинская на Кубани толпа пыталась воспрепятствовать похоронам местного баптистского лидера. Согласно отчету департамента полиции, когда баптистская похоронная процессия пришла на кладбище, толпа стала кричать: «Не надо нам богоотступников… убирайтесь куда угодно». Вмешался местный атаман, чтобы успокоить толпу, пообещав, что для баптистов отведут отдельный участок на кладбище, но толпа не давала баптистам вырыть могилу, сбрасывая вырытую землю обратно и повторяя: «Во что бы то ни стало не дадим хоронить его на нашей земле». В конце концов баптисты сдались и повезли тело, чтобы похоронить его за двадцать верст отсюда в имении богатых баптистов Мамонтовых. Согласно полицейскому отчету, по пути их сопровождали православные станичники, свистевшие им вслед и бившие в пустые ведра[86]. Этот случай демонстрирует многие общие черты, характерные для отчетов о насилии на местах, доходивших до центральной власти в столице. Эти черты – обвинения в богохульстве, возмущение толпы на селе баптистскими обрядами и стремление не допустить «осквернения» общинной земли баптистскими похоронами.

В МВД и Святейший Синод поступало множество жалоб от баптистов и их православных соседей. Как писал один правительственный чиновник в отчете, направленном премьер-министру П. А. Столыпину,

почти во всех поселках с преобладающим контингентом православного населения приходилось выслушивать многочисленные жалобы баптистов на чинимые им со стороны их односельчан притеснения и гонения. В слезах рассказывали они о своем безотрадном существовании, находясь под постоянным страхом быть избитыми, не смея выйти из дома, засветить в хате огонь, без риска нападения или надругательства [РГИА, ф. 182, оп. 133, д. 289, л. 49 об.].

В то же самое время власти на местах и чиновники МВД в Петербурге получали от частных лиц жалобы на преследование православных теми членами их семей, кто покинул Церковь, и прошения от сельских сходов изгнать из их среды религиозных диссидентов. В Ставропольской губернии общественный сход села Спасское был готов заплатить за то, чтобы баптисты были удалены прочь из села «как совратители и сеятели своего заблуждения среди нас, православных, и как хулители и кощунники над православною верою и ее святынями» [ГМИР, ф. 2, оп. 16, д. 155, л. 13][87].

Церковные власти, правительственные чиновники, сектантская пресса и светские наблюдатели любых политических взглядов сходились в том, что в деревне шло преследование религиозных диссидентов. Однако характеризовать эти преследования могли по-разному. Одни считали, что в свете этих преследований необходимо защищать монополию православия в деревне; другие видели