Собиновские инновации чудесным образом совпали со свойственной молодому поколению предреволюционной эпохи, особенно студенчеству, тягой к нравственному идеалу. Для московских студентов Собинов стал “своим”. Он даже был избран председателем Комитета помощи московским студентам. Здесь Собинов мог дать фору самому Шаляпину, для которого благотворительность, как известно, никогда не стояла на первом месте.

Собинов почитал Шаляпина и многому у него научился. Но он ревниво относился к его неимоверной популярности, что хорошо видно из собиновских писем. Публично он старался отзываться о Шаляпине в высшей степени уважительно, но некоторая уязвленность все же прорывалась.

Примером может служить автобиографическая заметка Собинова, опубликованная в 1911 году в газете “Новости сезона”. В ней он поначалу отдает должное своему сопернику: “Выше всех певцов и артистов я ставлю, конечно, Ф.И.Шаляпина. Колоссальный гений! Случались у нас кое-какие трения на сцене, но на личных наших отношениях они нисколько не отзывались”.

Но даже милейший и доброжелательный Собинов не может удержаться от публичной шпильки в адрес коллеги (там же): “В чем никогда не соглашусь с Ф.И.Шаляпиным, это во взгляде на участие в благотворительных спектаклях и концертах”. И Собинов, не вполне корректно, придает огласке шаляпинское приватное высказывание: “Не могу петь даром, – говорит Шаляпин. – Когда я голодал, меня никто не накормил, когда учился петь, никто не помог”[183].

Собинов, напротив, подчеркивает, что он, “когда нуждался, отовсюду встречал помощь”. И не без гордости доводит до сведения читателей, что его благотворительные концерты в пользу московских студентов собрали для них сорок пять тысяч рублей. И это при том, что гонорары Собинова всегда были значительно меньше шаляпинских. Собинова пригласили в Большой на оклад в две тысячи рублей, а Шаляпину предложили девять.

Собинову приходилось бороться за свои гонорары с бо́льшим упорством, чем Шаляпину, и тот же Теляковский шел ему навстречу гораздо неохотней. Стоит отметить, что оба знаменитых певца вели переговоры о гонорарах с Теляковским лично, без посредничества каких бы то ни было агентов или менеджеров. Собинов при этом использовал свое юридическое образование. (Он в первое время даже совмещал службу в Большом с довольно успешной адвокатской практикой.)

Нужно сравнить не только творческие и материальные, но и политические и жизненные параболы Шаляпина и Собинова, ибо политика во многом определила изменчивость государственного статуса обоих певцов. Собинов никогда не обзаводился знаменитым оппозиционным другом-писателем, как это было в случае Шаляпина с Горьким. (В брежневское время – Вишневская и Ростропович с Солженицыным.)

Но аполитичным Собинова назвать было никак нельзя. Свои симпатии либеральным силам он открыто демонстрировал как минимум с революционных событий 1905 года. Главное политическое решение своей жизни Собинов принял после прихода к власти большевиков: “Из России ни в каком случае не уезжать”.

Отношение большевистских вождей к Собинову хорошо выразил первый советский нарком здравоохранения Николай Семашко, любитель искусств и влиятельный покровитель Большого театра: “Старые либералы, недовольные в свое время царизмом, далеко не все сочувственно отнеслись к советской власти… Старый либерал Собинов был не из их числа. Он, наоборот, пошел с советской властью, и не просто «примеряясь» к ней, а активно помогал ей, занимая ряд ответственных постов. Я думаю, что немалую роль в этом, помимо изюминок демократизма, заложенных в Собинове, сыграла его художественная интуиция. Как великий артист и любящий свое дело художник он интуитивно чувствовал, что, как только кончится грохот Гражданской войны, минуют ужасы голода, разрухи и эпидемий, начнется, благодаря советской власти, расцвет культуры и искусства”[184].

Именно эта лояльность по отношению к СССР, составлявшая столь разительный контраст с антибольшевистской позицией Шаляпина, обеспечила Собинову и его многолетней партнерше по сцене Большого Неждановой особый пиетет со стороны советского руководства.

Просоветские симпатии великого тенора признавались даже его недоброжелателями. Я держал в руках подтверждавшие это любопытные документы, хранившиеся в Латвийском историческом архиве. Они были связаны со скоропостижной кончиной Собинова от разрыва сердца 14 октября 1934 года в Риге, где певец остановился по пути в Москву из знаменитого курорта Мариенбад.

Латвийская политическая охранка провела тщательное расследование обстоятельств этой смерти, показавшихся ей подозрительными. Полицейские попытались выяснить, нет ли связи между этой внезапной кончиной знаменитого певца и совершенным по странному совпадению в ту же ночь убийством рижского православного архиепископа Иоанна (Поммера).

От этой нелепой идеи латвийской полиции пришлось отказаться. В одном из полицейских рапортов говорилось: “Собинов всячески старался угодить большевикам, подтрунивал над православным духовенством и дружеских отношений с кругами священнослужителей не поддерживал, да и вообще старался избегать всего, что могло бы не понравиться коммунистам”[185].

У гроба певца, установленного в здании советского полпредства в Риге, поверенный в делах СССР в Латвии еще раз подчеркнул разницу между Собиновым и Шаляпиным: “Собинов не бежал за границу и не променял Родину на чековую книжку в заграничном банке. Он остался служить своей родине и стал нашим, верным сыном социалистической рабоче-крестьянской страны”[186].

* * *

Самым близким партнером Собинова на сцене Большого стала Нежданова. В 1902 году он пришел на ее выпускной экзамен в Московской консерватории и посоветовал Неждановой поступать в Большой театр. Там их творческий дуэт стал легендарным, даже эталонным для русской культуры в целом. Они пели вместе во многих операх, но вершиной их певческого содружества единодушно признается “Лоэнгрин” Вагнера, в котором они дебютировали в 1908 году.

Влиятельный писатель и философ Сергей Дурылин, отмечая смелое новаторство обоих певцов в трактовке вагнеровских героев, писал: “У немецких исполнителей Лоэнгрин был воинственным рыцарем с железной волей и тяжким мечом, а его подруга – недалекой, сгоравшей от любопытства немецкой бюргершей. У Собинова же Лоэнгрин был рыцарем духа, паладином светлой мечты о новом человечестве, а Нежданова – Эльза – его прекрасной дамой, воплощением сердечной чистоты и одухотворенной женственности”[187].

Великий немецкий дирижер Артур Никиш горячо восхищался Собиновым и Неждановой в этих ролях: “Вот как надо исполнять романтическую драму!”